СПЕКТАКЛЬ: «Своими словами. Н. Гоголь. «Мертвые души». История подарка»
РЕЖИССЕР: Дмитрий Крымов
ТЕАТР: Школа драматического искусства
Куклы, черепа, картонные фигуры деятелей культуры в полный рост (от Кирилла Серебренникова до Капитолины Кокшеневой и прочих участников прошлогоднего Между-народного культурного форума), Гоголь и его могильный камень, Пушкин, костерящий свою жену. Чего здесь не хватает для детского спектакля? Практически всего. Потому что работа Дмитрия Крымова «Своими словами. Н. Гоголь. «Мертвые души». История подарка» не имеет ничего общего с театром для детей. По крайней мере в том виде, в котором мы привыкли его воспринимать.
Я Максим и мне шесть лет. Словосочетание «монтаж аттракционов» я не то что не понимаю — даже выговорить его не могу. Мне говорили, что Пушкин — наше все, но я не понял, что это значит. Мне понравились смешные бумажные деревья, сделанные как книжка-раскладушка, в которой изображение разделяется на несколько слоев. Еще мне разрешили попрыгать на кровати, как будто я сын Пушкина, встречающий его после дуэли. Гоголь весь спектакль смешно визжал и вообще его изображала женщина. Еще мне понравилась куча игрушек, высыпанная на стол, к которому приклеена всякая еда. Мне понравилось, мам!
Я действительно Максим, но мне двадцать шесть. И, возможно, я недооцениваю современных детей, утверждая, что они мало осведомлены и не очень разбираются в морально-этических, социально-политических и культурно-эстетических проблемах. Тем не менее я позволю себе не учитывать написанные на афише слова «спектакль для детей» и больше про них не вспоминать. Дмитрий Крымов поставил спектакль для взрослых, оправдывая его наивность этим самым «для детей». Он включил в спектакль эффект театра в театре. Он даже попытался сделать не получившийся спектакль с эффектом театра в театре, чтобы мы не понимали, как стоит относиться к происходящему. Но мы все же попробуем разобраться, что именно получилось.
Получилась вторая часть тетралогии, в которой Крымов своими словами пересказывает ключевые произведения Пушкина, Гоголя, Чехова и (ого!) Маркса. На самом же деле он делится тем, что нашел и чем заинтересовался, занимаясь изучением этих авторов. Первая часть, история про Пушкина и «Евгения Онегина» («Своими словами. А. Пушкин. «Евгений Онегин») кажется не только более детской, но и более значимой, чем про Гоголя. Но давайте признаемся — ведь и сам Пушкин был покруче.
Крымов начинает новый спектакль с финала предыдущего: зрители проходят в зал, перешагивают через лужу крови (густой розовый кисель) Александра Сергеевича, оставшуюся после смерти поэта. То есть Пушкин снова играет ключевую роль, и даже персонажи остались те же: четыре культуролога-иностранца, трое из которых на этот раз «не смогли приехать». Остался только финн Урно (Максим Мами-нов), который и начинает действие, устраивая театр в театре. На первый план выходят не сами «Мертвые души», а расследование: украден их сюжет или же подарен Гоголю Пушкиным.
И тут я сразу же, заранее раскрою результат крымовской экспертизы: на самом деле наплевать, кража это или дар. Не принципиальна причина исторических событий. Важно, что они случились.
«История подарка» представляет собой набор аттракционов и забавных номеров, не впрямую связанных между собой. Все эпизоды спектакля построены по единому принципу: в центре абсурдное исходное событие и не менее абсурдный следственный эксперимент. Вот, например, с сумкой на колесах выходит директор Музея имени Бахрушина Дмитрий Родионов, больше похожий на робкую старушку из глубин архивов (на самом деле это юная Алина Ходжеванова, надевшая маску с лицом Родионова, она же будет и Гоголем, и театральной уборщицей). Директор вытаскивает из сумки несколько черепов и рассказывает о том, что при перезахоронении Гоголь и впрямь остался без головы — ее, по слухам, украл страстный коллекционер и основатель музея Алексей Александрович Бахрушин. Поэтому череп классика теперь хранится не в земле, а в музейном архиве. Проведя экспресс-экспертизу, директор заключает, что как минимум два из трех представленных черепов принадлежали Гоголю, после чего уходит. Возникает вопрос: а так ли важно, где хранится голова покойного, кто ее украл и как это было сделано?
Или вот молодой Тургенев склонился над гробом Пушкина и отрезал прядь его волос. Считать ли это воровством? Спросил ли он у поэта: «Можно»? Маникюрными ножницами было совершено это деяние или парикмахерскими? Можно задать тысячу смешных, бессмысленных вопросов, которые разобьются об один: «Зачем?».
Повествование постоянно переносится из прошлого в настоящее, из реаль-ного в вымышленное, из докумен-тального в фальсифицированное. Гоголь одновременно присутствует в гостях у Пушкина, собирающегося на дуэль, и во французской опере; Елена Сергевна Булгакова собственноручно ворует могильный камень Николая Васильевича и тащит его к праху мужа, Пушкин (артист Сергей Мелконян) за ниточки возносит свой собственный труп над сценой. Здесь вообще много странного, и константой этого мира является образ Гоголя — жалкого, сжавшегося, верещащего мерзким фальцетом, валяющегося то под столом, то у кого-то в ногах. «Для кого я теперь буду писать?!» — пищит Гоголь в пустоту, узнав о гибели Пушкина. «Для кого я теперь буду писать?!» Можно подумать, что Крымов презирает и ненавидит Гоголя какой-то личной ненавистью, считает его графоманом, создавшим единственное нормальное произведение, — и то потому, что его сюжет был украден у великого Пушкина. На самом деле весь спектакль Крымов занимается опровержением моего тезиса «Пушкин круче». Просто он действует, что назы-вается, от противного.
Зрителям предложено четыре варианта того, как именно Пушкин передал Гоголю сюжет «Мертвых душ». Самый показательный: Пушкин гуляет с семьей по бульвару и, не найдя в карманах мелочи, швыряет нищему бумажку с планом новой поэмы. Нищий жадно хватает ее и убегает прочь — писать! Или вот еще: ссутулившийся Гоголь сидит за столом в гостях у Пушкина, который вполне по-хамски отчитывает жену, шутит скабрезные анекдоты, не найдя носка, надевает на ногу перчатку и приговаривает: «Представьте, мол, Пушкин в перчатке! Да чтоб на такое посмотреть, целая очередь соберется! Я бы и сам посмотрел!»
Это предпоследняя сцена спектакля, в которой мы вдруг видим самовлюбленного, вульгарного и озлобленного Александра Сергеевича, который уже точно знает, что он — «наше все». На протяжении всей сцены сидящий в центре стола Гоголь по одной затягивает в рот холодные макароны — единственное блюдо, оставшееся после пышного семейного ужина великого поэта. Перед уходом на дуэль Пушкин подходит к Гоголю и тихо рассказывает о том, что надо написать большое произведение о России — простое и понятное, в котором все будет показано, как оно есть. В этом монологе уже нет ни хамства, ни воровства, ни снисходительности. Есть только дружеская просьба: напиши, пожалуйста, это важно — я уже не смогу. Закончив спич, Пушкин прихватывает поломавшийся самокат сына — чтобы по дороге на дуэль занести его в ремонт.
Сидя за столом, Гоголь, бормоча вслух, пишет знаменитое лирическое отступление про Русь-тройку. Из кучи объедков и мусора, скопившихся на столе, вдруг вылетает черная бумажная бричка и начинает кружиться над сценой. Мы слышим жужжание дрона и невероятно точный, красивый текст Гоголя. И не важно, было это украдено или подарено. Как рождено, где рождено. Важно, что это у нас есть.