На Малой сцене МХТ имени Чехова вышел спектакль Сергея Волкова «Идиоты». Волков дебютировал в качестве режиссера еще будучи артистом Театра имени Ленсовета, когда им руководил Юрий Бутусов. Тогда он поставил роман «Преступление и наказание» со студентами. Спустя двенадцать лет Волков снова обратился к творчеству Достоевского: взял за основу его «Идиота» и посвятил спектакль Бутусову.
Четверо персонажей помещены в комнату с ободранными обоями: где-то на стены уже (или еще) поклеена газета, где-то они обмазаны небесно-голубой краской (в христианстве это цвета Христа и невинности). На стенах видны надписи: «Питер – Швейцария – ?», «Псков», «Павловск», нарисован поезд (художник спектакля – Мария Мелешко). По всей видимости, их сделал Рогожин (Данил Стеклов), который еще до начала спектакля ходит по этой странной комнате, расхристанный и перепачканный краской. А в глубине уже сидит одетая в мужском костюм Настасья Филипповна (Аня Чиповская); справа на опрокинутый шкаф забралась Аглая Епанчина (Полина Романова) – в теплом пальто, накинутом на подвенечное платье. Вокруг них разбросаны цветы и расставлены банки с голубой водой – с той самой Ждановской жидкостью, которой обставил тело Настасьи Филипповны Рогожин, дабы избежать трупного запаха.
На авансцене – князь Мышкин (сам Сергей Волков). Он сидит на табурете и внимательно вглядывается в зрительный зал, останавливается на каждом входящем, будто молчаливо благодарит, что пришел. Позже он действительно всех поприветствует, пока от собственного лица – от лица режиссера Волкова, пообещает, что спектакль будет идти не больше двух часов. И незаметно превратится в Мышкина – перейдет к рассказу о том, что много лет провел в швейцарской деревне, был там счастлив, подружился с детьми (их он понимает лучше, чем взрослых), которые думали, что он влюблен в «почти юродивую» Мари. А он не был влюблен – только жалел ее.
Жалость как форма милосердия – чувство, которым пропитан спектакль. Очевидно, что всех этих несчастных, губящих себя и других персонажей, режиссер видит и показывает с точки зрения Мышкина. Не ведают они, что творят. Поэтому и тема детей, заявленная в самом начале, проходит через спектакль. Во всех героях он видит детей – недолюбленных, запутавшихся, застрявших в теле взрослых. А иначе как объяснить тот эгоцентризм, неоправданную жестокость, нежелание нести ответственность за свои дела и речи. Все здесь идиоты и вместе с тем – дети. Детскость персонажей Волков подчеркивает эксцентричным, практически клоунским существованием персонажей.
Вот Рогожин изображает свой диалог с Мышкиным в поезде из Пскова. Он говорит за двоих, выделяя и голосом и всем телом свою маскулинность и наивную чудаковатость князя. Вот Настасья Филипповна изображает своего растлителя Афанасия Ивановича Тоцкого – как бы тот мог рассказать историю ее жизни. Развязный и трусоватый барин в шляпе превращается чуть ли не в персонажа Чарли Чаплина. А вот и Аглая, которая, по словам Мышкина, так похожа на свою мать, Елизавету Прокофьевну, что ей не стоит труда говорить от ее лица. Самим собой остается только князь Лев Николаевич, который смотрит на всех с вниманием и любовью, готов каждого взять за руку, обнять, заглянуть в глаза. В спектакле много тактильного общения: во время диалога с Аглаей Мышкин лежит у нее на руках, практически повторяя «Пьету» Микеланджело, но какую-то странную: ноги князя поджаты и как будто задраны вверх. Отказываясь выйти замуж за Рогожина, Настасья Филипповна нежно его обнимает, и в этом совсем нет издевки.
Тактильность и телесность постановки берет свою точку отсчета с картины Ганса Гольбейна-младшего «Мертвый Христос в гробу» – по тексту Достоевского, она висела в доме Рогожина. Волков прислонил картину к стене под лестницей. О ней в «Идиотах» рассуждает Настасья Филипповна. Она выносит картину на середину сцены и говорит о ней, опершись как-то по-свойски на раму, – о нетипичном изображении Христа. Он некрасив и даже пугает, ведь это начавший разлагаться «труп человека, вынесшего бесконечные муки». И Мышкин в спектакле – не совсем Иисус, которым его часто изображают. Мышкин Сергей Волкова может нести свет, а может взять человека за руку и повести вниз, в преисподнюю – как он ведет в одной из сцен спектакля Рогожина.
В романе картину Ганса Гольбейна обсуждают Рогожин и Мышкин, но Волков сильно переписывает текст (он сам стал автором инсценировки), перемешивает сцены, находит логику поступков героев. Слова о картине Гольбейна достаются Настасье Филипповне, потому что ее жизнь тоже – сплошное мучение, с которым она не может смириться, выход из которого видит только в самоубийстве. Уйти с Рогожиным для нее – один из способов покончить с жизнью.
Волков придумывает ложный счастливый финал: Мышкин и Настасья Филипповна, переодевшаяся в подвенечное платье, танцуют вальс на собственной свадьбе. Чьи это плоды воображения: не самого князя ли, который лежит после припадка – скрюченный, жалкий, с языком набок? А может, это уже и коллективное помешательство? На «свадьбу» врывается недавно изгнанный Рогожин – в каракулевой шубе, с накладной черной бородой. Он хочет быть шафером, присоединяется к вальсу, который перерастает в безумный, отчаянный танец, словно взятый из спектаклей Юрия Бутусова. И этот танец уже не может не закончиться убийством.
Рядом с мертвой, посаженной спиной к зрителям Настасьей, окруженной светящимися голубыми банками с цветами, Рогожин и Мышкин найдут свое вечное успокоение. Князь почти насильно поворачивает голову Парфена к убитой и протягивает к ней его руку. Неожиданно раздается голос Юрия Бутусова, обращающегося к Сергею Волкову: он говорит, что последняя сцена – самая главная в романе, и когда-то в своей зарубежной постановке (видимо, речь идет о второй редакции спектакля БДТ «Идиот», сделанной в 1966-м по просьбе организаторов международного фестиваля в Лондоне) Георгий Товстоногов начинал именно с нее. «Давайте всякие идеи, говорите», – просит голос Бутусова. А Волков отвечает ему мизансценой: Настасья Филипповна бесшумно уходит в незаметную до этого дверь, оставляя «двух сумасшедших», так их называет Бутусов, навечно застывшими, опустошёнными и одинокими.