Драматург, сценарист, с 2013 года — один из арт-директоров и организаторов фестиваля «Любимовка». Был несколько раз участником «Любимовки», когда ею руководил Угаров. Дважды участвовал в организованной Угаровым режиссерско-драматургической лаборатории «Ясная поляна». Работал вместе с Угаровым в коллективном театральном русско-польском проекте «1612» и русско-финском «Зимняя война»
Я познакомился с Угаровым лично во время обсуждения моей пьесы на «Любимовке» в 2006 году. Михаил Юрьевич в целом высказался доброжелательно, но сказал, что в моей работе «мало меня». А потом еще написал у себя в ЖЖ: «Мне кажется, его излишне захвалили на обсуждении. В пьесе слишком много комбинаторики — может, вгиковец?» А я не вгиковец, и слова Угарова заставили меня крепко задуматься. Именно это и было его целью
Вообще, обсуждения пьес после читок с участием авторов, аудитории и театральных профессионалов — важнейшая часть «Любимовки». Для зрителей это настройка оптики, которая иногда расширяет поле зрения гораздо более радикально, чем самая бескомпромиссная пьеса. А для многих начинающих драматургов эти дискуссии становятся и школой, и боевым крещением. И бывало, что некоторых авторов такие обсуждения и разборы ранили слишком сильно и надолго парализовали творческую активность. Поэтому, когда новой команде, в которую вошел и я, передали «Любимовку», мы постарались сделать дискуссии после читок более стимулирующими и менее болезненными для авторов. А Угаров ругал нас за то, что казалось ему ненужной комплиментарностью.
В одном из своих последних постов в фейсбуке Угаров написал:
«Если ты пошел в публичную профессию, будь готов, что тебя любой назовет дерьмом. Когда я начинал писать пьесы, только ленивый не сказал мне, что я графоман. Плох бы я был, если бы сломался тогда! Трудно и горько. Но умение вставать с карачек и идти дальше — это очень важная часть профессии».
Под этим противоречивым утверждением тоже разгорелась нешуточная дискуссия. Но Угаров такие дискуссии обожал.
И на обсуждениях во время «Любимовки» он всегда высказывался остро. Он призывал ценить неправильность и «несделанность» выше, чем конвенциональность и комфорт. Он призывал всех, кто делает театр, пытаться поймать живое, честное и новое слово, ощущение, состояние реальности, состояние себя в этой реальности. И требовал не прятаться за игрой в аналогии и параллели, не применять к тому, что только что появилось, старые подходы — ни в плане творчества, ни в плане анализа.
Так было и во время обсуждения пьесы Павла Пряжко «Черная коробка» в 2016 году, после читки, которую Угаров режиссировал сам:
— Мы с актерами очень внимательно прочитали эту пьесу дома, потом прочитали на репетиции. Но там же у Пряжко актерам бедным нечего репетировать. Потому что реплики все время одни и те же: «А пойдем завтракать», «Владимир Павлович, вы пойдете сюда?», «Вы пойдете туда?» И так всю пьесу. Это я не в обиду вам, Паша. Я просто о пьесе. Или вдруг героиня спрашивает ученика: «А у меня шея такая же?» Он говорит: «Да». И дальше ни слова. Что с этим делать, как сцену строить, как игры играть?
И мы на репетиции решили, что не вдаемся. Самое большое время мы разговаривали, что происходит и что нам делать с этой пьесой. И мне кажется, это самое правильное решение. Потому что пьеса ужасно страшная. Страшная, реалистическая. Я точно себя увидел в той школе, в которой я учился. И это был ад. Маленький ад для маленького человека. А я-то был маленький, я не понимал, что это ад. Мне-то казалось, что это норм, что люди так живут. И вот теперь это чувство — для меня новое.
Поэтому я бы, дорогие мои критики, театроведы и зрители, не тащил сюда весь театроведческий историко-культурный хлам в виде «Гамлета», а попытался на новое явление посмотреть новыми инструментами. Не через «Гамлета».
Угаров отвергал каноны «хорошо сделанной пьесы» не из-за иррациональной ненависти к правилам, а потому что видел в проверенных композициях, ходах и приемах способ защиты от правды. И поэтому предлагал не переступать через свое незнание, растерянность или отчаяние, а именно их использовать в творчестве как предельно правдивый материал и способ высказывания о мире.
Откровенный разговор об этом случился в 2015 году во время обсуждения читки пьесы Вячеслава Дурненкова «Антикафе»:
— Слава какое-то время писал в Фейсбук, что он не может пьесы писать, они не получаются. Вот и я себя вдруг стал ловить на том же. Я могу писать по Лермонтову, торпедировать Гончарова, а от себя — немота. Потому что мне стыдно писать «СЕРГЕЙ. Как я люблю дождь за окном». Я прям проваливаюсь от стыда от этой фразы, потому что…
И вот я смотрю сейчас пьесу Славы и не понимаю, кто главный герой. Потому что главный герой онемел. Это очень важно. Слава ловит, что главный герой сегодня онемел.
Для меня это был довольно трудный опыт — смотреть на отважное Славино движение вперед по сюжету. Потому что там, конечно, все разваливается. Вот если сейчас придет какой-то специалист по драматургии, не дай бог, то п(())ц наступит Славе, потому что специалист разгромит вообще все.
Но я чувствую, в том, что все разваливается, есть правда гораздо большая, чем когда все складывается. Проявляются какие-то вещи, выходящие за край.
Я хочу сказать вам, драматургам, которые сюда съехались. 20 лет я писал пьесы, в общем-то неплохие. Но я перестал понимать, как это делать, зачем. Я вижу, что театр изменился, время изменилось, и мне очень интересно, что мне дальше делать. Потому что какой-то, ну… Понимаете, да?
— Вы хотите предложить, чтоб мы закрыли фестиваль? — иронично спросил модерировавший обсуждение Михаил Дурненков.
— Нет, — серьезно ответил Угаров. — Чтобы мы штурмовали вперед.