15 мая Сергею Женовачу исполнилось 65 лет. Юбилей в «неюбилейное время» заставил задуматься о том, что раз за разом вспоминалось мне в последние недели и безо всяких дат. А именно – горькая метатема спектаклей Женовача, которая казалась до недавних пор то ли интересной рефлексией, то ли дурным пророчеством, но всё же не прямым «зеркалом» действительности. И очень не хотелось, чтобы эта тема «зеркалом» стала. Но увы.
Когда созданная Женовачом «Студия театрального искусства» обрела свой дом, она на время стала всеобщей любовью. Как обычно бывает (и прямо сейчас мы наблюдаем очередные примеры), за повальным увлечением следует в лучшем случае скепсис от превозносивших прежде, так что хорошего в этом всегда мало. И, конечно, не принимают то же самое, что было в основе любимого (смешно, если бы не было так грустно). А потом и не замечают чего-то действительно важного в инерции мнимого «знания». В случае с СТИ театр полюбили не за обаяние молодости или «семейную» атмосферу, даже не за студийность как таковую – полюбили за странное ощущение «театра-дома» как островка, на который можно сбежать от реальности. Тогда – почти 15 лет назад – эта реальность была не такой уж мрачной, но создать «башню из слоновой кости», придумать свой «ранний Художественный театр» и так далее – понятный соблазн, когда театр ещё не стал тем опасным делом, к которому приковано всеобщее внимание. Ничего этого в «программе» СТИ, в общем-то, не было, но постепенно здесь стали изучать феномен человека вообще и художника в частности, который выбирает путь эскапизма. Эта тема стала сквозной в работах Женовача не только здесь, но и в тех спектаклях, что он поставил в МХТ, когда был его худруком.
Все эти работы – и удачные, и не слишком – по сути, были признанием отчаяния (впрочем, где же и в прежних якобы «благостных» спектаклях хэппи-энды?), поражения и обречённости выбирающего эскапизм или бегство от реальности. И не потому, что такой выбор плох, — просто совершить его не позволит агрессивная реальность, социум или даже твои собственные внутренние демоны. Ещё недавно казалось: отчего же, вон сколько примеров в советской истории, даже в тех текстах, которые и ставил Женовач. Да, такой путь могут не принимать другие, но ведь иногда он даже спасителен. Сегодня мы оказались в ситуации, когда внутренняя эмиграция стала единственным невозможным выбором: нельзя отмахнуться от происходящего, даже если захочешь и попытаешься. А это само по себе трагично.
Вот три лучших, на мой взгляд, спектакля Женовача в СТИ: «Москва – Петушки» (2012), «Записки покойника» (2014), «Самоубийца» (2015). Ироничный Веничка Алексея Верткова, который всё понимает про мир вокруг и ничего не может изменить в своём неизбежном пути к Курскому вокзалу. Шутки и прибаутки неприкаянного поэта прерываются внезапной полнотой тьмы: свет гаснет во всём зрительном зале, «почему так темно?» — вопрошает Веничка откуда-то из черноты. В финале другие, почти выдуманные им, герои встанут соглядатаями у открывшейся за кровавым театральным занавесом кремлёвской стены. А мнимые ангелы – вполне по тексту, конечно, — окажутся предателями и искусителями, которые ведут к небытию. Но здесь ещё есть фигура художника как демиурга, его смерть осознанна (и потому отчасти – выбор), а жизнь сама – процесс творчества, пусть никому и не нужного. Потом, в «Мастере и Маргарите» (2017), где Вертков сыграет Воланда, у творчества уже не будет бесспорного смысла. При всех несовершенствах этого спектакля, по-моему, ключевое решение было не только жутким, но и точным: все герои – обитатели сумасшедшего дома, поэты и пророки, герои всех линий органично соединяются в одном пространстве. Свита врача-Воланда – санитары, медсёстры – куражится над пациентами-персонажами и пациентами-зрителями, рыдание «голова, голова, отдайте мою голову» наделено конкретным значением, и всё это становится пространством дома скорби во всех смыслах.
Другой булгаковский спектакль, «Записки покойника», где мечется и никак не может умереть Максудов — Иван Янковский, — история про то, что не только дома с кремовыми шторами обречены на гибель. «Самая сложная машина» театра пережуёт и перемелет тебя, доказав, что проницаемый для вымысла комнатный мир состоял из тех же картонных перегородок-декораций. И если Максудов с самого начала выбирает самоубийство, а временное очарование миром сцены становится мучительной отсрочкой, то остальные герои — актёры, режиссёры, служители Мельпомены всех мастей — «предполагают жить». Но никакая попытка заменить выстрел кинжалом не спасёт и их: здесь тоже распахнётся глубина сцены, и по весёлой команде Ивана Васильевича — Сергея Качанова «а теперь все вместе пробуем заколоться!» они станут горой трупов. Принципиально новым по сравнению с этими спектаклями в «Самоубийце» будут, пожалуй, две вещи. Во-первых, острая актуальность пьесы Эрдмана, написанной сто лет назад, — и в момент постановки здесь дуновение современности 2010-х ощущалось на сцене и осознавалось создателями. А во-вторых, заурядность главного героя, Подсекальникова (Вячеслав Евлантьев). Непохожесть Венички или неприкаянность Максудова как бы привлекают к ним «внимание» смерти, приманивают её. Подсекальников – декларативно обычный человек, но пресловутое «право прожить жизнь шёпотом» отбирают и у него. Сегодня эта тема звучит ещё острее, когда с противоположных сторон равно настаивают, мол, беды и проблемы коснутся только тех, кто громко говорит или на виду, а «простые смертные» останутся на своей безопасной обочине. И, конечно, здесь важна тема «как наше слово отзовётся» — ведь пока Подсекальников борется за жизнь, Федя Питунин, которого он в глаза не видел, в самом деле покончит с собой, потому что «Подсекальников прав. Действительно, жить не стоит» («труп» Питунина уже после поклонов зрители увидят в фойе, за тем самым «семейным» столом в буфете).
А раз «слово отзовётся» и твой выбор – твоя ответственность, то… То появляется в афише СТИ хармсовская «Старуха» (2020) — спектакль крайне несовершенный, но ещё более горький, чем прежние. История бессилия, невозможности спасти и спастись, а главное – как раз тот самый случай, когда тебя уничтожает и лишает возможности эскапизма не что-то внешнее, а ты сам. Ключевой становится тема «чудотворца, который не творил чудес» — герой, разделённый на целый хор, пробует написать рассказ, но ничего, кроме строчки «Чудотворец был высокого роста», придумать не может. Он повторяет её на все лады, но сочинение рассказа – им самим не сотворённое чудо. Обречённость на немоту без покоя. Тёмная сила (страх-старуха – аллитерация), проникающая сквозь все щели, растворяющая всё лучшее в тебе. Это сначала она заползает извне. Но страх съедает душу. И вот ты бежишь в какой-то сырой лес и читаешь хармсову «Молитву» как упрёк, как вызов, как требование слова, которое не приходит.
К сожалению, самый уютный дом в вишнёвом саду (а дом СТИ действительно в саду, и он правда красивый) не может и не должен становиться «башней из слоновой кости». Ни для художника, ни для «обывателя». Иначе в него придут люди с оружием, как прибегают вооружённые или умирающие герои «Чёрного снега» в мир Максудова и «Записок покойника». Или выяснится, что он всегда был сумасшедшим домом. Или ты, старавшийся молчать как можно дольше, вдруг поймёшь, что стал «чудотворцем, который не творил чудес», и вместо собственной комнаты обнаружишь себя где-то на болоте – а там тоже не спрятаться… Удивительно, что из года в год Сергей Женовач горько, мрачно и страшно предупреждал нас (и себя) обо всём этом. Но много ли было тех, кто услышал. А вот сейчас день за днём приходится думать о том, что «напророченное» на глазах становится реальностью. Когда рушится «уютный театрик», как обваливалась под взрывами машинерия и занавес МХТ «В окопах Сталинграда». И хорошо, если потом не будут ползти вечной виной и кошмаром убитые солдаты в серых шинелях, как преследуют они Хлудова в «Беге» на той же сцене.
Посмотрим, какой «Ревизор» придёт в СТИ в новом сезоне – сейчас Женовач возвращается к любимому, как Булгаков, и столь же инфернальному в его прочтении, Гоголю…