Журнал ТЕАТР. – о спектаклях, проходивших в обычных питерских квартирах.
В рамках свободной программы фестиваля «Точка доступа» было четыре спектакля, действие которых проходило в обыкновенных квартирах. Опыт освоения этого типа пространства в городе, пусть небольшой, но – уже был. Летом 2017 фестиваль привозил группу «Rimini Protokoll» со спектаклем «В гостях. Европа». Осенью того же года открылась мгновенно ставшая знаменитой «Квартира» Бориса Павловича и Ники Пархомовской. И в том, и в другом случае принципиальной позицией создателей была горизонтальность отношений, демократическое сосуществование в условиях вынужденного/выбранного тесного присутствия незнакомых – Других. Через два года выяснилось, что #вквартире можно исследовать и другие вопросы.
Четыре абсолютно не похожих друг на друга ни по режиссерской интонации, ни по набору приемов события, тем не менее, создали собственную драматургию, которая работает на территории между публичным и частным. Мифология, телесность, ностальгия, культурные коды, ритуалы, кризисы, потери – у этих тем есть как индивидуальное, так и общественное выражение. Квартира – пространство с явно очерченными личными границами, – вступила в содержательный (в основном) диалог с теми сюжетами, которые были в нее внесены.
«Там был мой дом» Петра Чижова – спектакль, основанный на компиляции из интервью смолян (драматург Ксения Савельева), для проекта [Место: Смоленск]. История почти как родная перенеслась на окраину Петербурга: мужчина, вступающий в пору зрелости, оказывается в районе, в котором когда-то жил, заходит в квартиру, где его накрывают воспоминания детства. Режиссер работает с драмой реальности и ностальгического переживания прошлого, которое оказывается сильнее – квартира-то не та, но герой как будто этого не замечает.
Лирическая интонация в исполнении актера Ивана Решетняка создает иллюзию очень личной истории и поначалу соблазняет зрителей в наушниках двигаться за ним, чтобы ничего не потерять. Но скоро оказывается, что бродить по типовой квартире со старой советской мебелью, наполненной разными узнаваемыми деталями, – гораздо интереснее, тем более, что текст продолжает звучать в ушах. И ясно, что это уже история не конкретного человека, а целого социального слоя, возможно, поколения.
Обобщение, обозначенное простыми штрихами (художник Егор Пшеничный) – множеством отельных бутылочек в ванной, игрой света и тени на потолке через разбитое зеркало на кухне, – дает спектаклю объем, позволяя зрителям выбирать между собственными фантомами и реальностью. Которая, кстати, прорывается в художественный мир спектакля везде, где есть такая возможность.
Другим путем идет ОПГ Добрых дел, Максим Косьмин и Данил Вачегин, создавая не спектакль, не событие (может быть – игру?) «Последний масон». Никакой лирики, природа большей части происходящего – животная, ритуальная, витальная. Здесь напрямую взаимодействуют с теми, кто согласился участвовать – наливают вино, завязывают руки, выстраивают в хоровод, «бабонек» учат выть об усопшем. Это мифотворчество в чистом виде, тут же разыгрывание, тут же и производство ритуалов, существующих в культурном коде: свадьба, проповедь двенадцати апостолам (зрителям) у огня (камина), Рождество, крестный путь, смерть, оплакивание, воскрешение. Библейское переплетается с бытовым, Булгаков с Ильфом и Петровым и с Достоевским.
Данил Вачегин – человек-метамодерн, создающий миф из собственной жизни, со своим героем Василием Шульгиным делает то же самое: творит новую мифологию, частную историю превращает в парадоксальную историю эпохи, жонглируя реальными именами и событиями, перемешивая их по собственному желанию; запутывая, завораживая и – привораживая. Афористичность его речи, ритмические структуры театра ТРУ, магия терменвокса – все, включая полумрак, создает подобие транса, в который невозможно не войти уже через 30 минут после начала, потому что, как известно, «карнавал не созерцают – в нем живут».
«Части|Психоз 4.48» – очень личная история, внутренний мир, вывернутый наизнанку. В режиссуре Елены Холодовой три субличности героини явлены публике, представлены напоказ, что выглядит как несколько противоестественное решение для драматургической структуры Сары Кейн.
Реплики, разделенные «на троих», создают ощущение не очень живого диалога – то есть и конфликт не очевиден, и невозможностью коммуникации это не назовешь. Краснодарский театр «Лаборатория», созданный как база для исследования метода Гротовского, экспериментирует с телесностью: перформерки то застывают в противоестественном напряжении, то с каким-то отстраненным любопытством разглядывают, куда движутся их собственные конечности. Но то ли пространство подвело (зрители в основном рассажены фронтально, как в театре), то ли необходим другой уровень телесной свободы, но слишком остро ощущалось, что мы смотрим на них, а они не могут не замечать нас, и это ломает концепцию.
Интересно сопоставить, как каждый режиссер организовал участие зрителя в пространстве спектакля, и к каким результатам это привело: у Чижова сразу можно было ходить куда угодно, смотреть или не смотреть на актера, и это право определять свою траекторию оставалось у зрителя до конца, давая возможность собственной «сборки» спектакля. У Вачегина все переходы были жестко регламентированы, но внутри каждой мизансцены появлялась реальная возможность включаться в художественную ткань (отвечать, петь, даже сыграть небольшую роль). У Холодовой же только в самом начале строго было сказано идти в гостиную, дальше предполагалась свобода передвижения, вот только пространство перформанса практически не предоставляло вариантов, и многообещающая «Лаборатория» оказалась наиболее конвенциональной с точки зрения зрительского участия.
Жизнь #вквартире завершил «День закрытых дверей» – бытовая ситуация театра, вынужденного переезжать, а значит, складывать вещи, паковать, опустошать закрывающуюся «Квартиру» – была помещена в рамку акта искусства. Свобода абсолютная и безграничная. Кому-то повезло, он встретил знакомых, попил с ними чаю, посмотрел фотоальбомы – в общем, попрощался. Кому-то повезло еще больше – он никого не знал и начал знакомиться, складывать книги, обматывать их пленкой – в общем, прощаться. Бытовая ритуальность, возможность осмыслить потерю и действенно, и интеллектуально, и эмоционально – это нам последний подарок от команды Павловича и Пархомовской.
Квартира, вокруг которой выстроился как художественный миф, так и городской, ставшая теплым публичным пространством, в котором рады абсолютно всем, развоплощалась на глазах, и даже при нашем участии. Публичное вошло в непримиримый конфликт с частным (с соседом по лестничной клетке) – и проиграло. И наверное, на «Дне закрытых дверей» мы наблюдали, как что-то, бывшее «для всех», готовилось стать «для одного». И хотя в этом процессе не было ни единого слова или жеста, принадлежавших второй реальности, это было по-настоящему драматично.