Огромная работа режиссёра Максима Диденко, драматурга Константина Фёдорова, художника Павла Семченко, композитора Ивана Кушнира и актёров «Седьмой студии» над текстами Даниила Хармса удалась.
Фёдоров-Диденко-Семченко-Кушнир плотно вписались в эпоху 1920-х гг. в мюзикле «Лёнька Пантелеев». Затем они выстрелили песенно-хореографическим боевиком «Конармия» по Бабелю, с курсом Школы-студии МХАТ Дмитрия Брусникина. С этими же артистам Диденко и Квятковский организовали променадный спектакль «Второе видение» по картинам Гончаровой и Ларионова. Собственно говоря, это и есть лучшие спектаклей последних лет. Конечно, аутентичного эпохе русского авангарда Хармса ни спеть, ни сплясать, но усилия вышеупомянутого товарищества впечатлили. Как будто «магическая» физиологичность театра DEREVO приумножилась «инженерной» конструктивистской мыслью театра АХЕ. Итак, по порядку.
Плотность и разнообразие музыки Кушнира таковы, что двухчасовое звуковое полотно можно вышивать хармсовским крестиком хоть вдоль, хоть поперёк. К самой композиции спектакля был применён принцип алеаторики, который обычно используют для музыкальных сочинений. Семченко сделал адекватную большой сцене, устойчивую к прыжкам и песням инсталляцию из разновеликих «человеческих конур». Проекции черно-белых геометрических фигур и падающих старушек укачивали и усыпляли. Громкие зонги будили, придавали размах, значимость и «смысл поверх смысла». Спектакль Гоголь-центра похож на рок-оперу в цирке, наделенную невероятной для жанра остротой и глубиной. Особого внимания заслуживает работа драматурга, сложность построения, выкраивания и встраивания текстов.
В основе абсурдистского действа два текста «История сдыгр аппр»и«Анекдоты из жизни Пушкина». Их пронизывает десяток вкраплений из поэзии и прозы Хармса, переплетающихся подобно бумажному китайскому змею. Из «Истории сдыгр аппр» на сцену выходят три альтер-эго Хармса: трусливый Ракукин, обыватель с оторванной рукой и опрокинутым в ужас лицом, сыгранный клоуном Михаилом Тройником; профессор Тартарелин, показанный чрезвычайно элегантным, в голосе и походке, Андреем Болсуновым и некто Пакин, в исполнении резкого мастера паркура Риналя Мухаметова. Эти трое, как ни странно, создают единый объёмный образ.
Главным аттракционом стало выступление Ян Ге в роли китайского Эха. «Анекдоты из жизни Пушкина» она звонко пропела в стиле китайской оперы в красном платье с длиннейшими бумажными рукавами под барабан и со всеми аутентичными жестами.
Мюзикл требовал своего, поэтому был важен не общий тон, а скорость переключения стилей. Мгновенные перемены музыки требовали и соответствующей хореографии и нужного градуса телесного безумия. «Седьмая студия» непрерывно и довольно макабрически двигалась, на прыжках и адской мимике мужского кордебалета держалась энергия сюжета. Десяток наплывающих друг на друга картин-песен от хардкора до лунной девичьей баллады идеально сложились бы в концептуальный альбом.
Каждые две минуты происходило неожиданное. Два милиционера в корчах, скрученные нечеловеческой заботой о гражданах, были вызваны криком зрителей, подначенных Пакиным. Словно дежавю из недавнего спектакля «Карамазовы».
«Все люди по сравнению с Пушкиным пузыри, — говорила старейшая актриса «Гоголь-центра» Майя Ивашкевич, — только по сравнению с Гоголем Пушкин сам пузырь». А Мария Поезжаева, игравшая неведомого великана Софрона Бобова, миниатюрная, с сильным голосом, оказалась лучшим из возможных великанов. Евгений Даль, изображавший либерало-патриота Алексеева, умудрился пятикратно врезаться в память страстными призывами: «На баррикады мы все пойдём! Подайте пострадавшему чреслами за родину»!
Но всё-таки, в общем и целом, чары создавали романтические девушки: великан Бобов на шаре и три Катеньки, жёны профессора (Евгения Афонская, Александра Ревенко и Светлана Мамрешева). Они голосами, чулками, пышными рыжими волосами, какой-то сокровенной, угодной Чармсу послушностью создавали тот самый «разрыв верха и низа», что открывается в женолюбивой хармсониаде.«Женщина — станок любви. Женщина любит сидеть перед зеркалом. Голая баба. Бабий хвост».
Ещё раз режиссёр попал в точку, в сокровенную для Хармса тему сна, когда двухголовая серебристая фемина усыпляла сладкой песнью:«Тихо плещет океян, скалы грозные ду-ду».
Музыка нойз и техно здорово ложится на высказывания о гибели: «Гибель носа — носота, гибель уха — глухота, гибель нёба — немота, гибель слепа — слепота». Чрезвычайно важно, что в этом спектакле обериутство не воспринимается как рассудочная, абстрактная деконструкция мира, жизни, чувств и мыслей. То, что начинается как клоунада, постепенно, через непрерывную смену стилей пения, через китайские удары барабана, через скрипичные увертюры и гудение бас-гитары восходит к трагедии мира и человека.