«Левша» Максима Диденко – музыкальное представление по мотивам сказа Николая Лескова; спектакль о России и театре. Не о театре вообще, а о конкретном Театре Наций, страницы броской истории которого перелистываются вместе со страницами национальной классики. С подробностями – Вадим Рутковский.
Старт – ровно в семь; невиданная для отечественной сцены пунктуальность. Ровно в семь на сцену вываливается заблудившийся монтировщик с осветительными приборами в руках; он, конечно, успокаивает припозднившихся зрителей, мол, не спектакль это ещё, так, байки про то, как отец его писать учил. Но понятно, что уже началось; в видеопроекции сквозь вечные строки про наступившую весну (это на них трудяга письмом овладевал) пробиваются современные картинки: многоэтажки с буксующими промеж ментовскими уазиками – с мостками в современность будет этот «Левша». Да, писать монтировщик научился, само собой, левой рукой – ну и без сей детальки ясно, кто тут главный: герой, Левша, русский простодушный, парень с золотыми руками и нехитрыми мыслями. Легко узнать в пока ещё не Левше, а техническом сотруднике театра, Евгения Стычкина (в другом составе заглавную роль играет Александр Якин). Но это ненадолго: Стычкин, работавший с Диденко на «Норме» в Театре на Бронной, вновь творит актёрские чудеса. Без грима, чисто взглядами и интонациями заставляет верить, что перед тобой – не популярный артист, а реальный простак, заглянувший в театр. Архетип русского простака. Левша, которого Лесков не наделил именем собственным и писал с маленькой буквы.
В Левшу Стычкин превратится, надев парик – соломенное гнездо, ближе к финалу, до поры же будет перемежать своими пацанскими интермедиями бурлескные танцевальные эпизоды по мотивам, собственно, «Левши» – путешествие царя Александра Первого по заграницам, удивление перед аглицкой блохой, которую только в мелкоскоп и разглядишь, преображение Александра в Николая Первого (обоих шаловливыми гуттаперчевыми попрыгунчиками изображает Гурген Цатурян), командировку казака Платова в выглядящую разбойничьим ристалищем из 1990-х Тулу. Тула напоминает о «Сказке про последнего ангела» и вряд ли это случайно; и дело не только в том, что у спектаклей один художник, Мария Трегубова.
Монтировщик Левша расскажет, как ходил недавно в театр на спектакль про Горбачева – Диденко не преминет включить в абсурдную чехарду уже советских вождей Михаила Сергеевича с Раисой Максимовной; Раиса спустится в тот же погребальный люк, что и Ленин со Сталиным, Горбачева, проморгавшего за разглядыванием блохи уход жены, бережно отведут за кулисы: в люк ещё рано. Явление в «Левше» театрального работяги и его трёп об искусстве выглядит отсылкой к «Му-Му» Дмитрия Крымова, рефлексии Театра Наций о театре (и то, как Мария Смольникова заговорщическим шепотом признавалась, что «Ревякина – “Золотая Маска” и Ревякина – Театр Наций, это одна и та же женщина») вспоминаешь, когда Стычкин делится своим открытием: “Горбачёв выходит – я так понял, он у них за главного”.
Кадровый состав «Левши» – визитка Театра Наций, работающего как репертуарный театр без постоянной труппы; театр, привлекающий самые востребованные, пребывающие в тренде творческие силы. И на роль Блохи приглашены не просто танцовщицы, но прима-балерины: Диана Вишнева в первом составе, Ксения Шевцова – во втором. Слухи о том, что Блоха превратится чуть ли не в главную героиню, оказались несколько преувеличенными, но роль, безусловно, расширена; из объекта, на котором Тульское мастера продемонстрировали свои мастерство и находчивость, Блоха превратилась в божью тварь. Эфемерную белую фею-танцовщицу в начале и страдающую бабу в платке и телогрейке после переезда на русскую землю. Вишнева вместе с разноликим русским хором поёт протяжную фольклорную песню «А крутой бережок – это грудь моя, шелковая трава – это волос мой, а речная вода – это слезки мои, ключевая вода – это кровь моя». И красиво поёт Вишнева, не ждёшь такого от балерины; и композитор Иван Кушнир ловко инкорпорирует в саундтрек русские песни на иноязычный лад; но единая Россия у Диденко в соавторстве с драматургом Валерием Печейкиным и художником Марией Трегубовой вышла без сюрпризов. Вожди – плясуны; народ – дикий, но симпатичный; чёрный погост с троном на верхушке обращается в покрытую изумрудными травами да мхами русскую Голгофу, на которую восходит умаявшийся в чужеземье Левша. Чтобы помереть. Но как помереть: скорее, слиться с матушкой сырой землёй. Исход польстит и славянофилам, и западникам; всем потрафит и образ заграницы, данный с избытком метаиронии. Вроде и чистое фрик-шоу, а вроде и просто праздник какой-то. Вот собирающийся в дальнюю дорогу Левша разражается длиннющим монологом про Европу, где жениться можно не только на женщине и чтобы в церковь ходить, в Бога веровать не обязательно. Честит европейцев, поучающих своими бесполезными книжками и не снимающих масок с некрасивых морд – всё со слов соседей, за границей не бывавших. Печейкин собрал богатую коллекцию «народных» стереотипов, намереваясь, видимо, простебать народ – но вышло двояко. Чтобы и посмеяться можно было этак понимающе, и над вашим, и над нашим. Стереотипы-то об европейцах ентих не с бухты-барахты возникли; нет дыма без огня и в каждой шутке только доля шутки. Ну а уж над собою русскому человеку грех лишний раз не посмеяться. Особенно так – между плясовыми да заплачками.