В Москве есть Красная площадь, а на Красной площади стоит собор Покрова Пресвятой Богородицы на Рву, чаще именуемый просто «Собор Василия Блаженного». Тот святой Василий жил в Москве в XVI столетии, был человек непростой, а его пророчества часто оказывались облечены в странную и, как сказали бы сегодня, провокационную форму. То он разбивал камнем икону Божьей Матери, то принимался целовать забор дома известного блудника и грешника. Живи Василий Блаженный сегодня, не исключено, им бы занялась прокуратура: оскорбление чувств верующих налицо.
Не будем лукавить — проблемы взаимного трения религиозных ортодоксов и светского искусства, в том числе театра, не только наши, они время от времени обостряются в разных уголках планеты. Чаще других на «кощунства» обижаются адепты ислама, чему есть объяснение. Мусульманская культура изначально очень настороженно относилась к изображениям людей и живых существ: не осознавая этого факта, трудно понять горячность фанатиков-исламистов, оскорбленных карикатурами на пророка. Болезненность реакций мусульман объясняется, конечно, и опасливостью быть ассимилированными христианской и постхристианской цивилизацией. В христианском мире подобные страсти давно поутихли: если кто и упорствует в желании отцензурировать окружающий мир по религиозному лекалу, так это радикальные протестантские течения, некоторые из которых в современной России не без основания считаются «тоталитарными сектами». Да и сама философия христианства как-то не располагает к агрессии: кроткий Христос учил прощать врагов и во всем полагаться на промысел Божий.
Менее всего к разговору об оскорбленных чувствах верующих располагает новейшая история нашей страны. Каких-то тридцать лет назад здесь повально штудировали научный атеизм, отшатывались от попов на улице, исключали из комсомола за ношение нательных крестиков и писали доносы на режиссеров, позволяющих себе религиозные мотивы. Большая часть нынешних граждан России — вчерашние октябрята и пионеры, носившие значки с профилем Ленина и учившие наизусть стихи и песенки о нем вместо молитв. Его памятниками до сих пор заставлено полстраны, а тело покоится на Красной площади рядом с собором Василия Блаженного — в кощунственном с точки зрения христианства мавзолее. Это тот самый Ленин, чья ненависть к православной церкви доходила до патологии, который в своих писаниях именовал Бога не иначе, чем «боженькой», санкционировал массовые расстрелы священников и попустительствовал бесчинствам в храмах. Митинг нынешних православных борцов с кощунством в Новосибирске проходит именно на площади Ленина, и они не чувствуют в этой связи никакого неудобства. Не парадоксально ли это?
Так или иначе, закон о защите чувств верующих в позапрошлом году был принят Государственной Думой, он действует, и, следовательно, законопослушные граждане вынуждены с ним считаться. Другое дело, что формулировки этого закона уж очень размыты и неловки, и правоприменительной практики, которая позволила бы их уточнить, тоже не имеется. Что такое, например, «Умышленное публичное осквернение религиозной или богослужебной литературы»? Можно ли осквернить литературу, как и чем? Каковы юридические признаки «осквернения»? Там еще через запятую упоминается «порча». То есть может быть «осквернение» без «порчи»? «Порча» без «осквернения»? Хочется верить, что парламентариями при подготовке этого закона двигали благие намерения, однако грубая пословица про «закон что дышло» в данном случае кажется уместной. Куда этот закон повернется сегодня, что из него в итоге выйдет — нормальный правовой регулятор или источник цензуры и абсурда, во многом зависит от нас с вами, от здравомыслия общественных сил. Одно дело: наказать вандалов, спиливающих поклонные кресты, установленные на народные пожертвования, и совсем иное — бдительная обывательская цензура в стиле «на что бы мне еще оскорбиться».
Многие предыдущие юридические эксцессы, связанные с «чувствами верующих», были густо политически окрашены: казалось, что дело не столько в «кощунственных» деяниях, сколько в оппозиционном запале совершивших их деятелей. Дело режиссера Тимофея Кулябина и директора Бориса Мездрича (пишу без кавычек, административное дело возбуждено прокуратурой, а церковная общественность требует дела уголовного) — казус новый и неприятный. Оба вполне лояльные граждане, не замеченные ни в какой антивластной деятельности. Спектакли Кулябина, сравнительно молодого, но уже очень опытного режиссера, всегда подчеркнуто аполитичны: найти в его философских притчах хоть какую-то «фигу в кармане», хоть какое-то политическое кредо — невозможно. Следовательно, перед нами чистая эссенция, не «оскверненная» никакой политикой: театр versus новый закон.
Что же случилось? В своей недавней постановке оперы Вагнера «Тангейзер» на сцене Новосибирского театра оперы и балета, которым руководит хорошо известный и уважаемый в театральном мире директор Борис Мездрич, Тимофей Кулябин позволил себе подновить либретто. В этом нет ничего сенсационного: так делают. Либретто «Тангейзера», написанное на основе немецких легенд, для современного русского зрителя попросту невнятно. Ну не знает русский зритель легенды о Гроте Венеры! Вряд ли поймет, почему после исполнения на певческом состязании баллады об этом гроте рыцари клеймят Тангейзера богоотступником и отчего он вынужден паломничать к римскому папе за отпущением греха. Как видим, тема богохульства — одна из важнейших тем оперы, так опера написана Вагнером: Кулябин тут ничего не выдумал. Просто на свою беду он заменил не ясное нашим современникам богохульство Тангейзера на более понятное. В его версии певческое соревнование превращается в западный кинофестиваль, Тангейзер оказывается режиссером скандального фильма о Христе с эротическим подтекстом — очень похожего по сюжету на «Последнее искушение Христа» Мартина Скорцезе. Сцен из этого фильма зрителю не показывают, только фрагмент со съемок (градус условности этих съемок понятен — речь даже не о драме, об опере!) и постер с распятием на фоне женской фигуры, в общем повторяющий идею афиши фильма Милоша Формана «Народ против Ларри Флинта». Никакого торжества в спектакле Кулябина скандальный кинорежиссер Тангейзер не переживает: его изгоняют с кинофестиваля, он умирает в муках, мечтая о прощении.
Постановление прокуратуры о возбуждении административного дела попало в распоряжение СМИ и частично оказалось растиражировано. Этот документ, конечно, удручает. Не хочу обидеть новосибирских прокуроров, не сомневаюсь, что в юридических вопросах они разбираются блестяще, а вот в культурологических откровенно тонут. Добрую половину постановления занимают какие-то цитаты из буклета, выпущенного театром к премьере. Такие буклеты составляют работники литчастей и приглашенные специалисты. Их задача — вовсе не выразить замысел постановки, а сообщить максимум полезных сведений, расширяющих зрительский кругозор. Очень часто подобные буклеты имеют вообще мало отношения к реальному спектаклю, ибо отдаются в печать, пока спектакля никто не видел. Режиссеры редко вдумчиво читают эти печатные произведения: порою им дают их на согласование, порою — нет. Директор театра за содержание печатной продукции, несомненно, ответственность несет, вот только буклет — отдельно, а спектакль — отдельно. Приобщать его к делу так же немыслимо, как и меню театрального буфета в день премьерного показа.
На основе анализа буклета (берите пример с судейских, критики: оказывается, спектакль можно не смотреть, достаточно буклета!) авторы постановления делают вывод: «Из содержания буклета следует, что Кулябин Т.А. отождествил свою постановку оперы „Тангейзер“ с Евангельским образом Иисуса Христа». Представляете себе, какие страшные вещи могут таить в себе театральные буклеты, если они попадают в руки сотрудников прокуратуры? Кулябин Т.А. умудрился как-то отождествить свою постановку с Христом, теперь близоруким стало прямо не различить: то ли Христос, то ли постановка Кулябина, полное тождество. Абсурдность этого обвинения, по-моему, не требует комментариев. Однако есть тут одно допущение, совсем нелепое. Отчего же образ Христа, использованный Кулябиным, евангельский? Совершенно же очевидно из кулябинского либретто, что речь не о евангельском, а о светском образе Христа, образе, апроприированном светской культурой. Евангельским этот образ мог бы считаться в одном единственном случае: если бы Кулябин инсценировал Евангелие, но этого он не делал. Более того, полагая, что образ Христа, использованный в спектакле, «евангельский», надо автоматически согласиться с тем, что автор «фильма о Христе», герой спектакля — кинорежиссер Тангейзер, — вдруг стал новым евангелистом. Это уже попахивает кощунством. Не пожаловаться ли оскорбленным верующим теперь на новосибирскую прокуратуру?
Вообще попытка судить Кулябина за деяния его героя — нечто вроде скверного анекдота. Ага, его герой Тангейзер снял скандальный фильм, позволил себе рискованные фантазии о Христе (не слишком рискованные, они — подчеркну повторно — почерпнуты из фильмов, которые были в России в легальном прокате), а Кулябин теперь должен за Тангейзера ответить. Не арестовать ли всех постановщиков шекспировского «Макбета»? Ведь в этой трагедии совершается столько убийств — хватит на пожизненное заключение. Не ответить ли режиссерам за злодеяния, допущенные в отношении Колобка, Красной Шапочки и целых семерых козлят, чей возраст и количество — явное отягчающее обстоятельство?
Вообще усердие наших «истинно верующих» стало переходить все мыслимые границы. Как же здорово, наверное, живется людям, не замечающим реальных проблем своего города и страны, а ищущим проблем, как говорится, на ровном месте. Вот режиссер ставит, казалось бы, очень даже поучительный для всех «кощунников» спектакль: что-де даже на Диком Западе людей, позволяющих себе апокрифические сочинения о Христе, прогоняют с кинофестивалей. Это не совсем так, Кулябин тут погорячился, однако вместо того чтобы поблагодарить режиссера за правильный подход и помощь в борьбе с богохульниками, на него накатали донос.
С чем мы столкнемся завтра? Что запретят, что станет предметом уголовного дела? Запретят ли «Братьев Карамазовых», где Достоевский изобретает сюжет о встрече Христа и Великого Инквизитора, отсутствующий в Евангелиях? Там еще есть героиня, мечтающая распять мальчика и кушать компот, — совсем кошмар. Изымут ли из библиотек сочинения богомерзкого графа Льва Николаевича Толстого, в свое время отлученного от церкви? Запретят ли «Тартюфа» Мольера и «Господ Головлевых» Салтыкова-Щедрина? Сотрут ли память о безбожном фильме Леонида Гайдая «Бриллиантовая рука», где высмеивается чудо хождения по водам? Можно ли ставить «Фауста»: ведь там средь бела дня герой продает душу дьяволу? Когда ждать на скамье подсудимых экранизаторов «Мастера и Маргариты» Юрия Кару и Владимира Бортко? Понесут ли кару вместе с Карой исполнители роли Христа — Николай Бурляев и Сергей Безруков? Вы, конечно, можете смеяться над моими предположениями, но смеяться придется только до поры. Россия — страна крайностей, у нас, к сожалению, имеют тенденцию сбываться самые смелые предположения.
И дело, конечно, не только в конкретном Кулябине и не только в конкретном Мездриче — хотя и этих, достойных и не склонных к дешевым скандалам людей — тоже очень жаль: у них попусту отнимают нервы и здоровье. Все театральные деятели знают, что не бывает на сто процентов довольного зрительного зала. Всегда найдутся возмущенные и оскорбленные, требующие жалобную книгу. А на талантливых спектаклях возмущенных всегда больше в разы: неизвестно почему. Сегодня мы проглотим историю с Кулябиным («он сам виноват, не надо было так, надо было иначе», рассуждают чистоплюи), а завтра обнаружим сотни дел, заведенных прокуратурой на театральные спектакли. Где-нибудь раздевались, целовались или красили губы (порнография), где-нибудь Иванов застрелился (пропаганда суицида).
Кого как, а лично меня во всей этой ситуации более всего возмущает презрительное, барское отношение к людям театра, чей труд позволяют себе поносить в самых омерзительных, ругательных словах господа, даже не утрудившиеся посмотреть спектакль. До какой же поры российский театральный мир будет терпеть это высокомерное отношение к себе — как к фиглярам, обязанным услаждать чувства каждого зарвавшегося хама? Мало театрам секвестра бюджета? Мало государственным театрам требований их учредителей, которым приходится соответствовать? Больно велики зарплаты, что ли? И право слово: если мы сегодня не скажем — очень вежливо, — что мы не рабы, а рабы не мы, как бы всем нам — без разбору званий и эстетических направлений — не оказаться поротыми на конюшне. Эй, театральный люд, скажи, твои чувства не оскорблены?
P.S. Пока этот текст путешествовал из компьютера автора в блог, реальность его опередила. Русский драмтеатр Удмуртии из города Ижевск утром понедельника получил обращение местного священника. Он посмотрел спектакль «Метель», поставленный молодым режиссером Максимом Соколовым по пьесе Василия Сигарева, и оскорбился на то, что поп в спектакле изображен «пьяницей и вымАгателем» (орфография жалобы сохранена). Добрый пастырь, правда, не пошел еще в прокуратуру, но если перед ним публично не извинится руководство театра и режиссер-постановщик, он всем погибелью грозит. Эпидемия на марше?