На фото: Шерри Доббин. Предоставлено Новым пространством Театра Наций
Шерри Доббин, креативный директор нью-йоркской «Таймс-сквер артс» (а в прошлом директор Уотермилл-центра Роберта Уилсона), в сентябре 2016 года впервые приехала в Москву по приглашению Нового пространства Театра наций. ТЕАТР. расспросил ее о паблик-арте, состоянии актуального искусства в США и о том, почему американский театр все чаще оказывается на улице
НП: Ваша выставка, открывающая Новое пространство Театра наций, называется «Таймс-сквер: театр абсурда». Почему именно театр и почему абсурда?
ШД: Во время подготовки к этой выставке для меня было важно проанализировать, чем именно мы занимаемся на Таймс-сквер. Ведь очевидно, что все видео и перформансы, которые мы там показываем, связаны между собой общей мыслью, общим содержанием, какими бы разными они ни казались. Таймс-сквер — это своеобразный перекресток, куда стекаются люди со всего мира, где в один момент времени можно услышать не меньше семидесяти языков ((Таймс-сквер — одна из самых посещаемых достопримечательностей на планете, привлекающая около 50 миллионов посетителей ежегодно. Площадь называют «перекрестком мира», она ежедневно пропускает через себя более 300 тысяч пешеходов и 115 тысяч водителей и пассажиров, на ней работает 170 тысяч человек. Таймс-сквер — символ Нью-Йорка и Соединенных Штатов, также это центр театрального квартала города.)) . А это значит, что там одновременно находятся люди с совершенно разным культурным опытом, люди, которым нечего делать вместе (кроме как восхищаться увиденным и ждать, что произойдет нечто интересное). Разве все это не напоминает одну из пьес театра абсурда?!
НП: Исторически Таймс-сквер считается театральным центром Нью-Йорка. Насколько тесно вы взаимодействуете с другими видами искусствами и поп-культурой?
ШД: Наша программа делится на три больших сегмента. Первый называется «На перекрестке» и объединяет все инсталляции, перформансы, видео и скульптуры, сгруппированные на пятачке в начале так называемого Большого Бродвея, который, собственно, и прославился мире как Таймс-сквер. Еще есть видеопрограмма Midnight moment («Полуночный момент»): ее мы запускаем на электронных билбордах каждый вечер после 23:57. Тут надо сказать, что у нас нет ни одного одинакового экрана — одни круглые, другие огибают здания, третьи размером в шестнадцать этажей. И так как Таймс-сквер больше всего похожа на гигантский каньон, зрители оказываются внутри этого видеопотока, больше напоминающего огромную инсталляцию, чем обычный кинопоказ. Наконец, третье направление нашей работы — Hidden assets («Скрытые резервы») — проекты, связанные с другими арт-пространствами и помещениями, закрытыми для публичного посещения.Так что, возвращаясь к вопросу, да, у нас происходит тесное взаимодействие визуальных художников с архитекторами, графическими дизайнерами, актерами, кинорежиссерами, оперными певцами, танцовщиками и т. д. Можно сказать, что на Таймс-сквер смешаны все виды искусства. Для нас главное не сама идея, а то, как она интегрирована в пространство, какими выразительными средствами достигается. При получении заявки я всегда задаюсь вопросом: почему Таймс-сквер и почему именно сейчас. Идеальный проект для Таймс-сквер — это вписанная в пространство работа, ориентированная на диалог и открытие чего-то нового. Надо при этом учесть, что Таймс-сквер функционирует 24 часа в сутки в режиме нон-стоп (так что даже монтажные работы полностью открыты для зрителей). И хотя в прямом смысле слова мы не театр, будучи постоянно на всеобщем обозрении и провоцируя реакцию публики, мы им, конечно, являемся, а посетители Таймс-сквер автоматически становятся зрителями и участниками грандиозного представления.
НП: Насколько для вас важно, что зрители на этом спектакле чувствуют себя свободными, в отличие от театра, где они заперты в четырех стенах зрительного зала?
ШД: Очень важно! На любом из наших «представлений» вокруг тебя как минимум еще 25 тысяч человек. Все они приехали сюда по разным причинам и с разными целями, кто-то просто идет мимо, а кто-то собирается задержаться подольше. Поэтому очень важно понимать, что соприкосновение с искусством в подобном месте кардинально отличается от похода в театр или музей, куда зритель априори приходит получить свою порцию высокого среди таких же страждущих. К нам приходят вовсе не за искусством и, кроме того, далеко не всегда воспринимают как искусство то, что видят вокруг. Так что наша задача просто открывать людям новые горизонты, при этом не шокируя и не провоцируя их. Встреча с Таймс-сквер — это в любом случае сильное потрясение. 264 электронных экрана, на которых перманентно что-то двигается и сверкает, и больше четырехсот печатных стендов создают постоянное напряжение; а то, как меняется облик окружающих архитектурных зданий, сводит с ума почище любой смены театральных декораций. Поразить человека, который уже и так потрясен, непросто, тут требуется работа по контрасту, что-то совсем иное. Я бы не стала, например, показывать на Таймс-сквер перформанс про насилие над женским телом: неравнодушная зрительница может почувствовать себя не вполне комфортно среди огромной и не всегда дружелюбной толпы. Честно говоря, я вообще считаю, что Таймс-сквер слишком многолюдна, чтобы осуществлять там серьезные проекты, предполагающие глубокий анализ и сопереживание. А еще из-за многолюдности и многонациональности нашей аудитории мы не можем поднимать политические темы — они окажутся совершенно неактуальными для большинства зрителей, которые просто не поймут, о чем речь. По этой причине мы стараемся приглашать художников, проекты которых неконфликтны по отношению к нашим условиям и нашей публике. Например, Трейси Эмин ((Трейси Эмин (Tracey Emin) — одна из наиболее известных представительниц группы «Молодые британские художники» (Young British Artists). Известна своими скандальными выходками и провокациями. Так, ее инсталляция «Моя постель» (My Bed), показанная в 1999 году на выставке премии Тернера, представляла собой неубранную грязную кровать, вокруг которой были разбросаны личные вещи, включая окровавленное белье и использованные презервативы. На Таймс-сквер в 2013 году представила серию неоновых вывесок-надписей I Promise To Love You, состоявшую из 6 любовных посланий.)) , анфан террибль современного британского искусства, свою первую работу в области паблик-арта представила как раз у нас, в проекте Midnight moment, но это было не новое шокирующее произведение, а повтор того, что она уже делала раньше. И еще тут очень важен образовательный момент, потому что если зрителю понравился художник и то, что он у нас делает, он обязательно пойдет и узнает о нем больше, а, следовательно, познакомится и с его более актуальными и острыми произведениями, представленными в музеях и галереях.
НП: Можно ли тогда говорить о том, что образование зрителя для вас самое главное?
ШД: Вовсе нет. Это только один из аспектов нашей работы. Для меня куда важнее, что мы предоставляем зрителям и художникам свободу самовыражения и выбора. Мы не развешиваем ярлыки и не делим контент на искусство и попсу, высокое и низкое, массовое и элитарное. Мы хоть и работаем с современными художниками, которые изучают мир и реалии сегодняшнего дня, главными для нас остаются универсальные, понятные всем, независимо от национальности и бэкграунда, темы. Это не значит, что мы избегаем современного искусства, но мы стараемся сделать его понятным и доступным.
НП: Шерри, немного отвлекаясь от Таймс-сквер и возвращаясь собственно к театру. Почему, как вам кажется, театру стало тесно в театральных помещениях, почему возникают все новые пространства для театральной игры? Вот раньше был Бродвей, потом офф-Бродвей, потом офф-офф Бродвей, а теперь театр и вовсе выходит за рамки театрального здания, на заводы, фабрики, в церкви и так далее?
ШД: Мне кажется, эта тенденция возникла для того, чтобы разрушить четвертую стену, рождающую естественное недоверие у зрителя. Ведь публика, оказываясь на спектакле в пространстве, которое имеет иную функциональную нагрузку, гораздо быстрее входит в него и лучше воспринимает происходящее. В такой среде режиссеру легче настроить зрителя, раскрыть характеры и содержание пьесы. А зритель полностью растворяется в нестандартной, нетеатральной обстановке: он полностью окружен ею, у него возникают эмоции и воспоминания, связанные с этим или каким-то похожим местом. Не важно, соответствует спектакль выбранной среде или контрастирует с ней, является он неожиданным или предсказуемым, это все равно рождает новые ощущения и у актеров, и у зрителей.Когда Робин Роуд ((Робин Роуд (Robin Rhode) — фотограф, перформер, художник, скульптор. Выставлялся в мюнхенском Haus der Kunst (2007) и лондонских Hayward Gallery и White Cube, участник Венецианской (2005) и Сиднейской (2012) биеннале. Его работы находятся в МАММ (Нью-Йорк), Музее Соломона Гуггенхайма (Нью-Йорк), Центре Помпиду (Париж) и многих других. В 2015 году Робин Роуд поставил на Таймс-сквер атональную монооперу Арнольда Шенберга «Ожидание» при участии дирижера Артуро Тамайо и сопрано Кэрол Сидни Льюис.)) ставил у нас свою версию оперы Шенберга, солистке было достаточно выйти на импровизированную сцену и представить, как она продирается сквозь ужасающий хаос (ведь ее в действительности окружало множество людей), тогда как в театральном варианте ей пришлось бы пробираться среди специально выстроенных конструкций. Таким образом, правильно подобранное пространство помогает не только зрителям, но и исполнителям, которым приходится мгновенно включаться в происходящее.
НП: А в США мода на сайт-специфик так же распространена, как в Европе?
ШД: Хороший вопрос. Обычно даже если сама идея рождается в Штатах, она все равно не находит здесь должного распространения. И перемещается в Европу, где и становится по-настоящему популярной (или просто там живет кто-то, кто параллельно уже это придумал). В Америке сайт-специфик существует еще и потому, что здесь много художников, которые не могут попасть в традиционный театр либо хотят полностью контролировать ситуацию и отвечать за всю постановку в целом. Но, вообще говоря, эта мода сейчас уже прошла, сайт-специфик был популярен в США лет пять-десять назад, в частности, в области современного танца. Сейчас, скорее, происходит возврат в традиционные театральные пространства, больше внимания уделяется мастерству и уровню исполнения. К тому же в США есть дополнительные сложности, связанные с огромными страховыми выплатами: многие сайт-специфик проекты невозможно реализовать в первую очередь по финансовым причинам.
НП: То есть в Америке проекты формата сайт-специфик сложнее реализовать, чем традиционные?
ШД: Да. Например, у нас есть такая вещь, как страхование общегражданской ответственности, чтобы в случае чего каждый не мог судиться с каждым. И нам на Таймс-сквер, чтобы осуществить уличный проект, нужна страховка минимум на пять миллионов долларов. К счастью, мы можем себе это позволить — в отличие от большинства независимых художников и компаний, которым такие суммы не по карману, но в реальности они не могут обойтись без подобной страховки, ведь в противном случае на них может подать в суд любой зритель, так или иначе «пострадавший» на их представлении. Так что, к несчастью, такая, казалось бы, смешная и нелепая вещь, как страховка, может стать серьезным препятствием для организации проекта в формате сайт-специфик на территории городского парка или торгового центра.
НП: Но у себя на Таймс-сквер вы никогда не отказываетесь от постановок по финансовым или организационным причинам?
ШД: Да, скорее это вопрос общей концепции и взаимоотношений с пространством. Так, если мы соорудим посреди Таймс-сквер театральную сцену, то автоматически привлечем к ней людей и обесценим все остальное. По мне, мы куда меньше подходим для таких вещей, чем обычное провинциальное кладбище. В конце концов, у нас даже нет площади в прямом смысле этого слова. Но все равно для меня Таймс-сквер — очень театральное пространство, потому что мы всегда стараемся направить взгляд зрителей на что-то главное, определить правила игры, построить траекторию их движения.
НП: Но неужели, будучи абсолютно театральным человеком и имеющим грандиозный опыт театральной работы за плечами, вы, принимая предложение курировать паблик-арт на Таймс-сквер, не вынашивали амбициозных планов по ее преображению в гигантскую театральную площадку?
ШД: Работая столько лет у Роберта Уилсона, в потрясающем здании, которое он сам придумал, сотрудничая с огромным количеством художников со всего мира (через мои руки за четыре года работы в Watermill Center прошли сотни, если не тысячи людей), я привыкла к тому, что могу осуществить проект практически в любом месте — от сада и галереи до кухни и лестницы. К тому же мир Уилсона настолько гармоничен и логичен, что, соприкасаясь с ним, всегда чувствуешь, будто оказался в нужном месте в нужное время. Хаос Таймс-сквер стал для меня настоящим вызовом. Тысячи неподготовленных зрителей, постоянно ремонтирующиеся или строящиеся экраны. Но мне очень нравится, что мы можем использовать существующие ресурсы и полностью менять их функцию, вести в определенном смысле подрывную деятельность — то есть показывать на видеоэкранах не рекламу, а видео-арт, например. И я все равно надеюсь осуществить свои идеи, связанные с одновременным использованием нескольких зданий и физическим погружением в нашу реальность. В конце концов, как бы сложно это ни было, сделали же мы проект с Робином Роудом. И сейчас наши программы уже достаточно известны в мире, к нам постоянно обращаются крупные музеи, галереи.
НП: А театры?
ШД: И они тоже. Мы пару раз сотрудничали с Crossing The Line Festival, скоро у нас будет выступать французский хореограф Энн Нойген. Мы постоянно работаем с разными перформерами и фестивалями, правда, они не всегда заинтересованы в том, чтобы ставить что-то у нас и таким образом рассеивать свою аудиторию. Кроме того, у нас есть резиденции, и город заинтересован в том, чтобы резидентами были именно перформеры.
НП: Но вы никогда не приглашали никого из тех, с кем раньше работали?
ШД: Только в тех случаях, когда постановку можно было перенести из традиционного театра (то есть закрытого помещения) к нам на Таймс-сквер. Например, как в случае с Джеем Шайбом ((Джей Шайб (Jay Scheib) — режиссер, дизайнер и драматург, активно использует в своих постановках новые технологии и балансирует на стыке жанров. Ставит все: от современного танца до сценариев Фассбиндера. В 2009 году журнал «Тайм-аут Нью-Йорк» назвал его лучшим театральным режиссером в городе, а «Американский театральный журнал» — одним из 25 театральных художников, которые будут определять развитие театра в ближайшие 25 лет. Лауреат многочисленных премий, профессор музыки и театрального искусства в Массачусетском технологическом институте. На Таймс-сквер в 2014 году представил видеоверсию спектакля «Платонов» в режиме реального времени. )) , театральным и оперным режиссером, который одновременно использует актерскую игру, видео и съемку в реальном времени, изучая природу их взаимодействия и столкновения и создавая своеобразные 3D-постановки. Сначала он хотел показать на наших экранах фильм со снятым вживую спектаклем, но в итоге мы придумали кое-что получше. В нью-йоркской «Кухне» ((«Кухня» (The Kitchen) — одно из старейших нью-йоркских выставочных и театральных пространств, где показывают экспериментальные работы как признанных, так и начинающих художников. В программе танец, музыка, театральные спектакли, выставки видеоарта, литературные вечера, кинопоказы и встречи. Начиная с 1971 года одна из основных площадок в мире, где определяются судьбы современного искусства и стартуют его будущие деятели.)) играли спектакль, а мы показывали художественный фильм, снимавшийся на сцене театра в режиме реального времени, — причем показывали не где-нибудь, а в самом популярном коммерческом кинотеатре страны, AMC Theatre. То есть зрители смотрели живое кино с живого спектакля, который разворачивался в это самое время в другой точке города. Пример более традиционного театра — наша совместная работа с Джимом Финдли ((Джим Финдли (Jim Findlay) — режиссер, дизайнер, видеохудожник, основатель Collapsable Giraffe and Accinosco / Cynthia. В 1994—2003 годах работал художником в The Wooster Group. Видеоинсталляцию «Медитация», созданную им совместно с Ральфом Лемоном, приобрел для свой постоянной коллекции Walker Art Center. Выставлялся в Линкольн-центре, Карнеги-холле и многих городах мира от Берлина до Стамбула и Москвы. Лауреат многочисленных премий и наград. В 2014 году на Таймс-сквер состоялась премьера его произведения для спящих зрителей «Сон в красном тереме» (по мотивам китайского классического романа Цао Сюэциня).)) , которую мы осуществили в подвале недавно отреставрированного здания. Спектакль назывался «Сон о красном тереме» и имел подзаголовок «Представление для спящих» ((Фактически зрители могли выбрать: лежать и спать им на многочисленных кроватях, заполнявших подвал, или бодрствовать на стульях, с которых можно было наблюдать за актерами, свободно передвигавшимися по помещению.)) . Парадокс заключался в том, что, с одной стороны, формально это был традиционный театр с обычным сюжетом, а с другой, зрители могли прилечь на любую из сорока расставленных тут же кроватей и либо следить за действием, либо просто спать. Ощущение было такое, что находишься в опиумном притоне. При этом помещение никогда не пустовало — люди проводили там кто по четыре, кто по шесть часов — но самое удивительное в этом проекте (как и вообще в сайт-специфик), что зрители сами выбирали удобную им длительность спектакля. Сначала мы играли спектакль с 6 вечера до полуночи, а потом еще две недели с 6 вечера до 6 утра, и было ужасно интересно выходить в 2 или 4 утра на пустую Таймс-сквер и видеть ее совершенно иной, непривычной.
НП: А сложно ли получить поддержку для такого проекта? Как вообще в Америке осуществляется финансирование независимого театра?
ШД: Да, тяжело, учитывая, насколько меньше денег наше правительство выделяет на культуру, чем другие. Особенно в Нью-Йорке, где великое множество театров. Так что основные надежды связаны с пожертвованиями фондов и частных лиц, спонсорскими взносами и грантами, — правда, иногда, даже выиграв грант, финансирования ждешь еще год-два. Нам так далеко планировать сложно, потому что мы все-таки хотим оставаться актуальными и соотносить свою программу с тем, что происходит в мире. Не говоря уже о том, что у нас идет постоянная реконструкция, и мы никогда не знаем заранее, какая плазма будет на ремонте.
НП: У стационарных театров есть еще одно преимущество: они продают билеты.
ШД: Да, наша проблема в том, что мы ничего продавать не можем. Как место общественного пользования, мы не имеем права извлекать или приносить выгоду. Иногда мы продаем билеты на самые крупные мероприятия, чтобы поддержать остальные, но это скорее исключение. Так что для нас фактически единственный выход — это партнерство и коллаборации. Я вообще думаю, что возвращение к натуральному обмену, когда каждый может дать и вложить то, что у него есть, и получить что-то недостающее взамен, это замечательно; такая совместная деятельность куда эффективнее, чем попытки поиска средств в одиночку.
НП: Получается, что Таймс-сквер устроена куда сложнее, чем самый большой оперный театр мира. Скучаете ли вы по обычному театру и работе там?
ШД: Больше всего я тоскую по тому, что в театре, независимо от того, по каким причинам кто там оказался, никто не сомневается в важности общего дела. Я же каждый день вместо того, чтобы заниматься созиданием, трачу изрядное количество времени на доказательство полезности и нужности искусства. Поэтому иногда я подумываю о возвращении если не в традиционный театр, то хотя бы в какой-то театральный центр, где можно спокойно работать без лишних слов.Вторая вещь, по которой я скучаю, это безопасность. Наверное, любое время кажется опасным и трудным, но сейчас вопрос агрессии и насилия стоит как-то особенно остро, и я понимаю, что людям непросто наслаждаться искусством в такой огромной толпе, как у нас на Таймс-сквер.А еще я скучаю по «взрослому» содержанию, по искусству, которое глубоко копает, поэтому и поддерживаю время от времени художников, не имеющих непосредственного отношения к моей основной работе.
НП: Так что есть шансы на скорое возвращение в волшебный мир театра?
ШД: Кто знает? Возможно, и есть! (Смеется).