Корреспондент журнала ТЕАТР. – о спектакле Алвиса Херманиса в Театре Наций, ставшем главной премьерой осени.
Драматургия спектакля «Горбачев» закольцована: все начинается с последней беседы бывшего президента СССР и его супруги Раисы Максимовны. Этим же свиданием в немецкой больнице, где Раиса умирала от лейкоза, все и заканчивается. Только в начале про эту ночь, когда супруги в последний раз вспоминали всю свою жизнь, говорят актеры Евгений Миронов и Чулпан Хаматова, подглядывая в листы пьесы. А в конце это ожившее воспоминание, сцена от первого лица. Пожилой грузный Горбачев, с оплывшим лицом, и снова юная, в белом платье, Раиса, перед смертью вдруг забеспокоившаяся: вернули ли соседке по общежитию туфли, которые одалживали на свадьбу 46 лет назад.
Три часа спектакля – огромная жизнь длиною почти в 90 лет и история любви и дружбы сроком почти в полвека. Почему-то слово «дружба» тоже хочется употребить, когда думаешь о взаимоотношениях этих людей.
Подходы к байопикам могут быть разными, случай Горбачева – особенно сложный: согласия в обществе на тему перестройки и распада Союза не наблюдается, и, как всегда, популярны крайности. Каждый оценивает Горбачева, соотнося результаты его правления со своими взглядами и убеждениями – и политическими, и мировоззренческими. Для кого-то распад Союза – историческая вина и преступление, для кого-то – закономерность и необходимый шаг на пути к свободе. Авторы, режиссер и актеры, настаивают на том, что делали спектакль про людей, а не про политику, про частное и интимное на фоне глобального. Но все-таки, кажется, что «Горбачев» – тот случай, когда и рецензенту, анализирующему увиденное, неправильно прятаться за мнимую объективность и лучше честно обнаружить свою ангажированность. Для меня, хорошо помнящей детство с талонами и очередями за продуктами, Горбачев все же, в первую, очередь, человек, давший свободу, закончивший «холодную войну» и войну в Афганистане, вернувший из ссылки Сахарова. При всех прочих, неотменяемых и серьезных «но». И для меня смотреть спектакль о Горбачеве – как о хорошем человеке, сумевшем сохранить в себе человеческое при всех искушениях, соблазнах власти и профессиональных деформациях,– естественно и приятно. Но могу предположить, что для человека с иными взглядами здесь неизбежен конфликт, и эта «неудобность», полемичность спектакля при всех сглаженных углах, пожалуй, его достоинство. Ибо театр все-таки, скорее, площадка для дискуссии, чем средство всеобщего примирения.
“Горбачев” начинается в огромной гримерке (в нее превратилась сцена Театра Наций, декорации делал сам Херманис), и все три часа не устает напоминать о своей театральной, игровой природе. Актеры, исполнители ролей четы Горбачевых, готовятся к спектаклю – гримируются перед зеркалом. Миронов нащупывает южнорусский говор, «гэканье», узнаваемое «у» вместо «в», Хаматова – приподнятую интонацию из 50-х, знакомую нам по фильмам того времени. Гримерка полна париков, нашлепок, масок, зеркала завешаны фотографиями героев в разные периоды жизни, в углу – костюмерка, здесь на вешалках – платья Раисы Максимовны, пиджаки Михаила Сергеевича, куртки, обувь, головные уборы. На правой двери обязательная табличка «Тихо! Идет спектакль!».
Актеры постепенно приближаются к образам, момент перехода от «он» к «я» почти незаметен.
При всей внешней схожести они, конечно, они превращаются в персонажей – не в людей, а в театральную фантазию. На сцене все укрупнено, все отчасти окарикатурено, и это, скорее, не Горбачев и Раиса Максимовна, а наше общее, коллективное представление о них: маски и персонажи, укорененные в медиа и фольклоре. И самый интересный процесс здесь – соприкосновение человеческого содержания, богатства подлинной жизни с условностью, упрощенностью персонажа.
Все здесь немножечко кино. Горбачев-Миронов из 50-х в коричневом костюме с широкими брюками, с модным зачесом-коком на голове, щебечущая Раиса-Хаматова в малиновой кофточке, их встреча на концерте Лемешева, посиделки в комнатах на тридцать человек, первая прогулка до общежития, свадьба в диетической столовой – все это буквально и прямо визуализировано, приукрашено, сдобрено наивной, жизнерадостной интонацией и напоминает сценки из фильмов, которыми герои спектакля тогда, как и вся страна, засматривались. Добиваясь этого эффекта, Херманис, не стесняясь, использует приемы самого простого, иллюстративного театра – стоя у вешалки костюмерной, почти прямо под табличкой «Тихо! Идет спектакль!» Миронов-Горбачев, которого разрывает от молодости, от радости жизни и любви, поет дурным голосом арию Ленского, компенсируя девушке пропущенный концерт любимого певца. А та звонко смеется, пряча лицо в варежках. Точная, узнаваемая стилизация, настоящее кино 50-х.
Горбачев и Раиса 50-х предстают людьми «из народа» – в том смысле, что все трагическое, что окружало их детство, юность, взросление: раскулачивание, репрессированные дедушки и бабушки, война, похоронки, борьба с космополитизмом и антисемитизм – позже проговаривалось в воспоминаниях. Но в тот момент никак не анализировалось даже лучшими, умнейшими людьми (недаром вспоминают Сахарова и его слова на смерть Сталина). Герои спектакля как будто пропускают время сквозь свои жизни: время меняет их, лепит биографии, их черты идентичны тем, что воспевались идеологией: целеустремленность, действенность, энтузиазм, неравнодушие к общественной жизни.
Все это в спектакле рассказано с мягкой иронической интонацией. Реакции героев на обстоятельства, с которыми сталкивает их жизнь (переезд в Ставрополь, взлет карьеры, неуютная дача рядом с Москвой) – от наивной непосредственности до лукавой улыбки, с которой, например, молодая Раиса, ходившая с социологическими опросами по домам, рассказывает о «народной мудрости». О встрече с женщиной, которая ее пожалела – «от хорошей жизни с бумажками по домам не ходят». Но главное, наверное, то общее качество, которое спектакль обнаруживает в этой паре:доверие к жизни. Благодарность жизни за все, что с ними случалось и случается.
Текст составлен Алвисом Херманисом так, что политика – только фон, и какие-то важные события и периоды, без которых, конечно, не обошелся бы не один биограф, здесь намеренно выпущены. Первый акт, например, практически заканчивается смертью Сталина, про хрущевские годы и оттепель – совсем чуть-чуть; сразу про брежневские времена – время становления московской карьеры Горбачева. Про сами годы у власти – совсем ничего. Спектакль не претендует на политический анализ, его предмет исследования – скорее, влияние обстоятельств, испытание природы человека на прочность. И главным таким испытанием становится власть – здесь Херманис, при всей своей нескрываемой симпатии, героев не щадит. Здесь угроза кафкианского «превращения» подступает совсем близко.
С момента переезда в Москву время как будто убыстряется, и личины (парики, очки, костюмы) начинают мелькать с особенной быстротой: вот уже грубую стариковскую оправу сменяет золотая, блестящая, от чего черты Горбачева как будто бы становятся тоньше, и честный простак превращается в осторожного хитреца. Горбачев и Раиса включаются в гонку, и вдруг содержанием всех сценок этого времени становится именно политическая интрига. Появляется налет номенклатурности, какая-то дистанция, отделившая властную чету от людей – сейчас, кажется, что и правда был такой момент, момент отчуждения и всеобщей настороженности, раздражения, вылившегося в насмешку. Герои спектакля комичны в той обиде, с какой рассказывают друг другу популярные тогда анекдоты про себя. И все-таки, проведя их через испытание властью, гордыней, режиссер оставляет их суть, нутро – неприкосновенным. Время спадает как шелуха, и Горбачев в спектакле – уставший, утративший веселое лукавство Иванушки-дурачка, сохраняет главное: свободу и понимание того, что на самом деле в жизни важно.
Да, кажется, что спектакль Алвиса Херманиса все-таки не про любовь, как было много раз сказано в анонсах, а именно про свободу. И решение Горбачева после подавления путча ехать не на площадь к людям, а в больницу к жене – решение именно свободного человека, выбирающего и осознающего последствия выбора. Не зря в спектакле несколько раз возникает имя Мераба Мамардашвили, однокурсника Раисы Максимовны по философскому факультету МГУ. И его фраза, которую вспоминают в минуту сомнения: свободные люди могут очень немногое, а рабы не могут ничего.