Журнал ТЕАТР. – о знаменитом фестивале танца в Тель-Авиве.
Каждый год в начале декабря в Тель-Авиве на базе танцевального центра Сюзан Делаль проходит четырехдневный фестиваль International Exposure, собирающий в очень плотную программу все лучшее, что случилось в израильском современном танце за последний год. На эти показы съезжаются несколько сотен фестивальных продюсеров, руководителей театров и журналистов со всего мира, отсюда берут начало гастроли национальных трупп и приглашения хореографов на постановки в Европу, Азию и Америку даже сегодня, когда политический бойкот Израиля все чувствительнее этому противодействует. Израильский современный танец очень знаменит, и, надо сказать, что сегодня он воспринимается как самое актуальное из всех перформативных искусств в стране, язык которого позволяет художникам размышлять о болезненных темах сегодняшнего дня, о себе и об обществе. Для израильтян существенно, что этот язык телесный, но вместе с тем он обладает напряженной интеллектуальностью. И спектакли International Exposure, проходившего уже в 25-й раз, читаются как медиа, через которое мы понимаем, о чем думали и что обсуждали страстные и беспокойные израильтяне в этом году.
Кстати, как всегда наиболее явно направления их мыслей проявляются в слабых работах. Несколько спектаклей фестиваля по описанию казались невероятно интересными. Например, тот, где речь шла о теле танцовщика, становящемся архивом его собственного опыта, или о ритуальности обыденной жизни, но на практике эти постановки выглядели бледно. Впрочем, как говорят, хореографы пользуются услугами знатоков, умеющих написать завлекательные тексты и для фестивалей, и для подачи на грант. В этом смысле забавным был один этюд, в котором молодые танцоры взяли документ об условиях предоставления субсидий, и, изображая, что сочиняют танец в соответствии с требованиями, клоунски его обыграли, сосредотачиваясь на важных и острых темах.
О самих спектаклях, звездах и трендах
Хэдлайнер International Exposure, конечно, ансамбль Батшева (Batsheva Dance Company), главная танцевальная труппа Израиля, и, если у него есть свежие премьеры, ими всегда открывают или закрывают фестиваль. В этом году нам повезло увидеть Батшеву дважды. На открытии показали спектакль «Молодого ансамбля», состоящий из трех одноактовок: в первом акте – премьерный спектакль «The Look» Шарон Эяль, эпиграфом к которому стала цитата из Ганди: «Никто не может причинить мне боль без моего разрешения». Эяль, много лет остававшаяся звездой Батшевы, и там же выросшая как хореограф, за последние несколько лет превратилась в балетмейстера мирового класса. Ее спектакль снова тревожный, нервный, танцоры в нем существуют и в ансамбле, и в то же время по отдельности – на невероятном внутреннем напряжении, которое передается в зал будто электрическими разрядами. Группа танцоров двигается в полутьме в темных трико, у мужчин большие декольте, отчего их светлые лица и плечи как будто вытягиваются вверх из толпы. Сначала довольно долгое время движение кажется почти статичным, на каких-то микровибрациях напряженных тел, а потом происходит взрыв. «Молодой ансамбль» стажеров в Батшеве сейчас очень силен и просто счастье видеть каждого из них – отдельного и особенного в этом общем движении. Во втором акте показали две старых вещи Наарина. «George & Zalman» 2006-го года на музыку Арво Пярта, который я видела раньше, очень интересно накладывается на текст Буковского: звучит часть поэтической фразы вместе с началом танцевальной фразы. А дальше и та и другая фраза начинаются заново, прирастая несколькими словами и движениями, повтор за повтором, как в «Доме, который построил Джек», и только после завершения слов идет развитие танца. Кстати, в первый день фестиваля было еще отдельное мероприятие для своих – праздновали 30-летие центра Сюзан Делаль и прощались с его бессменным руководителем Яиром Варди. И там показали тоже два танцевальных фрагмента «Молодого ансамбля» от Наарина, причем один из них строился по тому же принципу, что «George & Zalman», но вместо текста Буковского фонограммой звучало очень трогательное поздравление Наарина – Яиру. Второй работой руководителя Батшевы в спектакле открытия было его же раннее «Black Milk», еще в 1985-м году поставленное на женскую команду компании Киббуц. В спектакле открытия мы видели эффектную мужскую версию, где танцоры в широких штанах мазали тело краской из ведра, но пишут, что в Батшеве сейчас есть и женский, и мужской вариант «Черного молока».
Закрылся International Exposure последней премьерой Наарина «2-0-1-9», поставленной уже для основной труппы. Вернее, даже не премьерой, а генеральным прогоном, премьеру сыграли позже, в декабре. Наарин всегда чем-нибудь изумляет, даже сбивает с толку, в этот раз он направил зрителей в два разных входа в театр. Наша группа, поднявшись наверх, расселась в амфитеатре перед занавесом. На узкую полоску авансцены вышел танцор в туфлях на высоченных каблуках и в то время, когда на трех языках шел текст фонограммы про выключение телефонов, запрет на фотографирование, а также объяснение про запасные выходы в случае чего, артист очень смешно комментировал это пантомимой – как стюарды в самолете. Но когда занавес упал, мы с изумлением увидели, что по другую сторону узкой сцены зеркально располагался второй амфитеатр со зрителями, зашедшими в другую дверь, и другой артист ведет похожую пантомиму-комментарий.
Оттого, что представление шло на узкой полосе, напоминающей подиум, с двух сторон которого сидят зрители, весь спектакль выглядел как шествие. Танцоры ходили туда-сюда, бегали туда-сюда, танцевали туда-сюда, вышагивали на высоких каблуках, укладывались рядами и принимали позы. И все время было ощущение, что саундтреком звучит главным образом арабский и ивритский фольклор – плачи, детские песенки, колыбельные. Впрочем, был удивительный эпизод, в котором актеры расходились по рядам, доставали из-под зрительских кресел одеяла, клали их людям на колени, и ложились на них под длинную заунывную песню, свернувшись, как дети, на чужих руках. А в финале к публике вышел Наарин и стал спрашивать, как этот эпизод поняли те, кто не знает иврита. Оказалось, что большинство восприняли его как колыбельную, а на самом деле это вполне порнографический текст Ханоха Левина из какой-то его антивоенной пьесы. Кстати, Наарин сказал, что решил: когда Батшева будет гастролировать с этим спектаклем по миру, в каждой стране будут находить фольклор, соотвествующий тем песням, что были на иврите.
Танцевальный стендап
Все самое новое и интересное происходит на границах жанров, и в этом году на International Exposure главным открытием для меня стал непривычный тип спектакля, который я сама назвала «танцевальным стенд апом». Таких постановок было две: «Adam & id» в постановке Sharon Zuckerman Weiser и «What Now» в постановке Hillel Kogan. Эти два спектакля многое объединяло: в том и другом было два танцора, мужчина и женщина, уже не юные, но еще в форме и полные энергии, в том и другом исполнительницей была Шарон Цукерман, в том и другом был умный и остроумный текст, не менее важный, чем движение, а главное – и тот и другой спектакль были размышлением о танце, природе его сочинения и исполнения. Хотя то, на чем строилось это размышление, было различно.
«Adam & id» сочинила и поставила Шарон Цукерман Вайзер, и сама его исполняла вместе со своим партнером Моше Шехтером. Получилась очень любопытная вещь: танец, развивающийся на фоне рассказа о том, что в то же время происходит у танцоров в голове. Это полные острой наблюдательности, рефлексии, юмора, а вместе с тем и грусти тексты, замечательно отзывающиеся в аудитории, привыкшей размышлять на ту же тему. Шарон говорит о том, как она слушает собирающийся на спектакль зал. О Моше, про которого на улице и не подумаешь, что он танцор, кажется, что он врач или инженер, а когда он начинает двигаться, это сразу ясно, такие у него мягкие, текучие движения. Но тогда, наверное, люди думают, что он гей, все часто думают, что танцоры геи и это часто правда, особенно в Израиле, в Тель-Авиве, но об этом не надо думать. И Шарон с Моше танцуют, продолжая размышлять вслух. Шарон, например, чувствует что она сегодня не в лучшей форме, и, возможно, сейчас зрители смотрят на нее, не понимая, что она хочет сказать, и это их злит, и да, наверное, не лучший момент во время танца думать об этом, но избавиться от этих мыслей невозможно. А вот еще как-то на репетицию пришла дочка Шарон, увидела, как они репетируют с Моше и удивилась тому, что он так ее касается, как может только она или папа. И правда, – рассуждает Шарон, продолжая двигаться, – как важна тактильность и как для танцоров важно прикосновение, хотя в нем совсем не эротический смысл.
Перед нами как будто подсознание самого танца. Мне не показалось, что в этом спектакле была особенно яркая хореография, но существо дела было не в собственно движении, а в том, как это работает вместе, как возникает мысль и происходит осознание, как танец вызывает будто бы неконтролируемый поток мыслей танцоров, который в свою очередь влияет на их пластику. В финале оба героя садились вдвоем и, не разжимая губ, как чревовещатели, транслировали последнюю откровенность своих «внутренних сущностей» – «айди».
Хилель Коган, знаменитый спектаклем «Я люблю арабов», который я не видела, и «Лебедь и сутенер», который я видела и не полюбила, теперь сделал дуэтный спектакль с той же самой Шарон и назвал его последней главой трилогии о танце, эстетике и этике. Лирическим героем этого спектакля стал он сам – хореограф и танцор, работающий над новым сочинением и в процессе репетиций пускающийся в постоянные споры, разговоры, обсуждения с женой-танцовщицей. Жена, которую играет/танцует Шарон Цукерман Вайзер, ему помогает, и видно, что она очень яркая, талантливая, более сильная и темпераментная, чем герой, но при этом капризная и немного стервозная, так что ему нелегко сохранить мир в семье и свое авторство в спектакле. Она противоречит ему на каждом шагу и беспрестанно качает права, но чуть только он говорит, что, мол, это мои движения, я хореограф, как она тут же заводится: «так значит, я ТВОЯ танцовщица?», вынуждая его примирительно отвечать: «это вообще не наша лексика», но успокоить и окоротить ее невозможно. Речь в спектакле идет о том, из чего рождается танец (из какого сора, в частности), что влияет на творчество и партнерство. И, конечно, все эти сюжеты тоже идут на ура у квалифицированной танцевальной аудитории. Для них же у Шарон были два отличных монолога. В одном из них она с позиции «зрительницы с претензиями» рассказывала о том, как она приходит на спектакль современного танца и ей совершенно ничего не понятно. «Зачем они меня иногда вытягивают участвовать, я же не для этого прихожу? Почему сейчас совершенно нет музыки, а есть только то, что они называют саунд? Это ужасно». Международная публика хохотала, поскольку слышала очень традиционные обывательские претензии, которые одинаково звучат в любой стране, но после этого Шарон, сидя в том же в кресле, говорила о том же самом уже с противоположной позиции понимающего человека. И публика тоже очень радовалась.
Спектакль-лекция
Спектакль в форме лекции в последнее время не такая редкая вещь, но у нас он возник на территории драматического театра. А в танцевальном я увидела такое впервые. На International Exposure таких представлений тоже было два, и они стояли в общем расписании, а не в какой-то параллельной программе. Arkadi Zaides, хореограф и танцор, тяготеющий к политическим темам, выступил с лекцией-перформансом TALOS, посвященной европейским границам – теме, действительно насущной. Никакой хореографии на сцене не было, это был очень внятный и как будто отстраненный рассказ с помощью видео и компьютерных моделей о том, какие бывают границы и как их охраняют. На схемах условной границы с одной стороны были рассредоточены черные точки, а с другой – скопления синих, и было ясно, что черные – охраняющие границу, а синие – те, кто пытается через нее пройти. Хореограф показывал, какие варианты пропускных пунктов бывают. Рассказывал, демонстрируя видео, как разрабатывается система роботов-охранников и объяснял, что Талос – это античное имя животного-охранника, а сегодня так называется проект системы пограничной охраны, в которую включено множество европейских стран, а теперь еще Турция и Израиль. В какой-то момент компьютерная графика превратилась в реальную съемку на границе – с толпами людей у ограждений. И все как будто безэмоциональные сообщения Arkadi Zaides о том, как должны двигаться роботы-охранники, чтобы люди не могли рассчитать момент, когда можно нелегально прошмыгнуть мимо, стали звучать как обвинения репрессивным государственным механизмам.
Вторая лекция была посвящена истории танца. Исследовательница Noa Shadur в шоу MOVEMENT ARCHIVES: WORKING CONCEPTS рассказывала, чередуя выступление с двумя другими лекторами и демонстрируя архивные кадры, о возникновении и развитии израильского современного танца. А две группы танцовщиц показывали реконструкции каких-то давних работ Ноа Эшколь, основываясь на знаменитой системе нотации движения Эшколь-Вакман.
На острие важных тем
Судя по спектаклям, одна из главных тем, занимающих сегодня израильский современный танец – гендер. Этому сюжету было посвящено по крайней мере два больших представления. Одна из самых известных и устойчивых израильских танцевальных трупп, Vertigo Dance Company под руководством Noa Werttheim, показала неожиданно легкий и игривый спектакль Leela (что, как они утверждают, на санскрите значит «Космическая игра»), сделанный в копродукции с итальянцами, – единственный спектакль в программе, где была декорация, вернее один ее элемент – передвижной пандус, работающий и как трамплин. В описании спектакля содержались туманные рассуждения о выборе и предопределении, о мире как игровой площадке и о воле человека. Но на сцене, похоже, все это главным образом упиралось в мужчину и женщину, их роли и взаимоотношения, в которых много страсти, но и много юмора. В Вертиго отличные танцоры, очень живые и обаятельные, а одним из самых запоминающихся номеров спектакля стала клоунада, в которой мы видели красотку с торчащими из-за ширмы невероятно длинными ногами. Как выяснилось потом – мужскими.
Второй спектакль так и назывался Genderosity, его в своей Fresco Dance Company поставил Yoram Karmi. Этот немного эстрадный спектакль, не лишенный попсовости, и вместе с тем, обаяния, очень остроумно и совсем не глупо говорил о гендере и двусмысленности его определений, о социальных условностях и ожиданиях, используя надутые легким газом шары, голубые и розовые. Шары по одному или целыми пучками были привязаны к разным частям тела танцоров, определяя их движение: то как будто поднимая вверх руку, шею, зад каждого, задавая партнерство так, чтобы нити не перепутались. Сначала цвета шариков распределялись привычно: розовые – девочкам, голубые – мальчикам, потом все путалось и дальше было придумано много остроумного в рассуждении есть ли определенный гендер или его нет, правильно ли мы его определяем, может ли их быть несколько или не быть никакого. Танцоры выскакивали, держа в зубах полусдутые шарики или засыпали шариками разных цветов весь пол, подсовывали их себе под майку то как женскую грудь, то как мужские плечи, или в штаны, добавляя выпуклостей то спереди, то сзади. Разговор шел легкий, смешной, но осмысленный и приглашающий к обсуждению. В конце танцоры выходили вместе и по очереди отпускали свои шары.
Ну и конечно, политический сюжет – всегда из самых острых не только в израильских разговорах, но и в современном танце. Одна из главных танцевальных компаний страны – Kibbutz Contemporary Dance Company – в этот раз показала новый спектакль с язвительным названием A Good Citizen своего художественного руководителя Рами Беэра. Спектакль с мощной и мрачной энергетикой и тревожной атмосферой, начинался со слов «Я пришел в мир 3 октября 1957 года. Я вырос в кибуце Гаатон. Я, как и следовало, пошел в школу. Что касается пола, я мужчина. Что касается класса, я из хорошей семьи. Меня зовут Рами Беэр, и я хороший гражданин».
Эксперимент
Одна из самых заметных экспериментаторов в израильском современном танце, Ясмин Годдер, последние годы в своей Yasmeen Godder Company увлечена лабораторной работой на стыке театра и научного исследования. В этот раз ее показ назывался Practicing Empathy #1. Для Ясмин всегда очень важен контакт с публикой, иногда самый прямой, когда зрителей втягивают в действие, а в этот раз ей, скорее, важно было понимание. Поэтому шестеро молодых артистов перед началом представления обходили публику, сидящую квадратом вокруг сцены, и объясняли, что будет происходить. Описание выглядело просто: «Сначала мы будем подходить к танцору, касаться его, потом все вместе будем его поднимать и у него будет вырываться какой-то звук, похожий на песню или плач». Часовой спектакль, собственно, и состоял из этих действий, с которыми подходили то к одному, то к другому танцору. В какой-то момент действие прекратило развиваться, а развивался, постоянно меняясь, только звук, который издавали артисты: не то пение, не то стоны, не то крики, делая спектакль все более похожим на концерт. Не знаю, в чем состояла лабораторная часть работы – в описании спектакля сказано, что «Практикуя эмпатию» — это исследование, которое длилось в течение года и имело результатом три законченных спектакля. Но то, что исследовалась именно эмпатия участников, было ясно: набор их движений состоял из объятий, поглаживаний, подставления рук, перекладывание на себя ноши, а от милых молодых актеров все время шла волна сочувствия и приятия. Но, как это часто бывает в лабораторной работе, в течение действия было соверешеннно непонятно, в какой момент это должно закончиться и почему.
О другом экспериментальном спектакле в программе заранее ходило много слухов, рассказы интриговали и обещали нечто невиданное. Так и было. Спектакль Annabelle Dvir, называвшийся «7 INCH OF SLAM – THE FULL BODY SOUNDSCAPE», представлял себя живую музыку плоти и голоса. Участвовало в нем семь молодых девушек, две из которых играли на инструментах – гитаре и ударной установке, а пять других (одна из них – хореограф) извлекали музыку из собственных тел. Девушки, одетые в грязно-розовые, как сырое мясо, костюмы, подпрыгивали и падали на пол плашмя, боком, животом, бились о сцену то ногами, то руками, то бедрами или всем телом, кричали, стонали, жарко дышали в пол, – все это с бешеным темпераментом, извлекая из ударов плоти разнообразные звуки. В этом часовом шоу, где бьются, вопят, хрипят и скрежещут, была дикая энергия –как в рок-концерте, и было, как полагается в таких случаях, множество восторженно вопящих в финале поклонников. Но было и ощущение, что девушки просто убивают свое тело, которое наверняка после спектакля – сплошной синяк. Рассказывали, что после премьеры Аннабель Двир говорила в интервью о своем тяжелом детстве, в котором было много насилия. И, видимо, ее спектакль – способ преодолеть старую травму новой простой и понятной болью, преобразующейся в саундтрек.
Имена, которые стоит запомнить
Заканчивая рассказ, пробегусь по старым и новым именам хореографов, у которых были интересные работы на International Exposure. Avshalom Pollak Dance Theatre показал милую танцевально-театральную постановку Antu. Раньше Авшалом Поллак ставил вместе со своей женой Инбаль Пинто – у них была общая знаменитая танцевальная компания. Теперь они разошлись и каждый создал свой театр. В этом спектакле Авшалом работает с хореографом Андреа Мартини, но подход у него сохранился прежний – игривый, легкий, полный парадоксального юмора. Танцоры в его спектакле похожи то на нелепые сломанные механические игрушки, то на смешных животных из мультфильма. Пишут, что спектакль вдохновлен рассказом израильской писательницы Дорит Рабинян.
Ofir Yudilevitch, хореограф и танцор, показал симпатичный спектакль Concrete, состоящий из серии сайт-специфик эпизодов во время прогулки зрителей по тель-авивскому району Неве Цедек от гостиницы к центру Сюзан Деллаль. «Бетоном» он, видимо, назывался оттого, что вдохновлен городскими молодежными субкультурами от панк-рока, паркура и скейтбординга до граффити. Команда Юдилевича обгоняла зрителей и встречала их в разных точках пути – то безжизненно валяющимися телами скейтеров, то танцуя стрит-данс и вовлекая в него публику, то спускаясь по стене дома, рисуя на бетонном заборе название спектакля или скача по столам в переполненном кафе.
Yossi Berg and Oded Graf Dance Theater показал спектакль When Love Walked In на троих танцоров: двух мужчин (один из которых – Йосси Берг) и девушку, где главным сюжетом становится история о поиске любви, сложенная из фрагментов поп-песен, которые сами герои поют, танцуя. Узнавание песен вызывало восторг зала, а в конце, уже после окончания спектакля, под саундтрек из тех же самых песен в оригинальном исполнении танцевали все зрители, как на заправской дискотеке.
И еще два новых имени из сборников проекта Curtain Up. Надо сказать, этот национальный конкурс, поддерживающий молодых израильских хореографов, всегда дает свежую струю на International Exposure. На двух-трех показах программы, составленных из лучших микроспектаклей «Занавеса вверх» этого года можно увидеть интересных новых хореографов и танцоров. В этот раз на меня произвела впечатление Roni Chadash, хореограф, и танцовщица в микроспектакле ME and all of that body, где речь идет о контроле над собственным телом. Героиня явно этот контроль потеряла, была похожа на тряпочную куклу, которая все время пытается себя собрать, но ноги-руки не слушаются. Второе имя – Olivia Court Mesa, поставившая для себя и своего партнера дуэт I carry, you hold, где главная тема – пересмотр гендерных ролей. Хрупкая на вид, а на самом деле сильная девушка, все время становится тем, кто носит, берет на себя вес, становится опорой. Выглядело это парадоксально, остроумно и неожиданно. Будем надеяться, на International Exposure следующего года эти новые хореографы проявят себя более масштабно.