В «Школе драматического искусства» появилась «Собака с дамочкой». Спектакль по мотивам чеховских рассказов («Дамы с собачкой» и не только) — дипломная работа ученика Сергея Женовача Гоши (Георгия) Мнацаканова.
«Собака с дамочкой» — комический перевёртыш чеховского названия и избранный режиссёром угол зрения. Неочевидный для конкретного рассказа ход: с точки зрения животного, во-первых, и второстепенного, бессловесного героя-свидетеля, во-вторых, — на самом деле многократно опробован и проверен театром всех мастей. В том числе, разумеется, Дмитрием Крымовым, чья эстетика явно близка Мнацаканову.
«Крымовский след» здесь практически во всём: в тексте спектакля, состоящем почти исключительно из «отсебятины», но упрямо следующем за первоисточником; в попытке сочинить свой мир, который в то же время станет отражением автора, причём «всего сразу»; во внимании к визуальной составляющей, гротескной, клоунской, кукольной; в иррациональном на вид течении мысли, периодически подхлёстываемом музыкальными вставками; наконец, в выборе площадки — и, главное, артистов.
Исполнители ролей Гурова и Анны Сергеевны — крымовские актёры Максим Маминов и Алина Ходжеванова. Пару лет назад они уже сыграли в ШДИ love story по русской классике — Обломова и Ольгу Ильинскую в «Обломках» Михаила Уманца. Но там, как и в спектаклях Крымова, важна была сцепка между героями и зрителями — людьми вообще, социум рассматривался как вечное соглядатайство и даже соучастие.
У Мнацаканова общество, культура, история — огромное облако, в котором у каждого — своя герметичная капсула. Если её вскрыть, вырвется наружу непосильное, непомерное одиночество. И, вполне по-чеховски, именно совпадение таких одиночеств и может стать залогом любви — обязательно трудной и печальной. В этом спектакле все — соавторы. Монологи, даже самые абсурдные, основаны не только на впечатлениях режиссёра и актёров от чеховских текстов, но и на их личном опыте. Словесная эквилибристика, привычная у Крымова, здесь обретает иной привкус: может быть, герои не столь остроумны и слушать их не так интересно, зато и собственную боль говорящих тут не заглушает сыгранное, сделанное и сочинённое.
Герой-рассказчик здесь — пёс по кличке Бром Исаевич. Хотя почти все его речи — комментарии, лекции и проповеди, — ничего из реально происходящего на сцене он не объяснит. Как и своё имя, унаследованное от таксы Чехова. Да и перечисляя классиков, у которых были собаки, об авторе «Дамы с собачкой» целомудренно умолчит. Играет Брома Исаевича самый молодой участник спектакля — сокурсник Мнацаканова, а ныне актёр СТИ Александр Антипенко. С выбеленными, однако, волосами: душа стареет через боль, рефлексию, глубину мысли или чувства. Так первое свидание отдыхающих вмиг превратится в стариковское ворчание неразлучной пары. Так Гуров «обрастёт» бородой за два месяца после возвращения в Москву, из беззаботного пляжного болтуна превратившись в трагического влюблённого. Он здесь куда обаятельней чеховского героя, а любовь его — горше. Потерянный, он твёрдо держит в руках своё чёрное, голое, на фонарь и чернильный росчерк похожее дерево — подарок на память от Анны Сергеевны. И вдруг веришь, как в реальную ситуацию, что он и правда каждый день, везде и всюду, носил с собой этот «талисман», выдранный с корнями в Ялте.
Ялта, где начинаются события, Мнацакановым и даже его центральным героем понята как место памяти и обывательский ад («inferno — по Данте, курорты — по-русски», — говорит интеллигент-Бром). Выпускник предыдущего ГИТИСовского курса Женовача, а ныне — педагог его мастерской, Айдар Заббаров в «Современнике» ставил «Соловьёва и Ларионова» Водолазкина буквально про то же. Про покрытую кровью Гражданской войны ялтинскую гальку, про шинели, намываемые прибоем. И про автора «Дамы с собачкой»: «Чехов умер всего шестнадцать лет назад, а сменилась целая эпоха», — говорил там белый генерал Ларионов. И на камнях растут деревья, нарастают культурные слои, и нужно искать себе место в жизни, словно лежак на занятом пляже, — у Мнацаканова лежаки ищет не только Гуров, но и офицеры той самой Гражданской.
Пёс-повествователь с очень похожей интонацией на московской сцене появился чуть раньше, в конце прошлого сезона — и тоже, кстати, в «Современнике». Его в «Первом хлебе» Бениамина Коца играет Георгий Токаев — сменивший в афишах полное имя на «Гошу». Так же, как это сейчас сделал и Мнацаканов, с которым они учились на «соседних» курсах (Токаев — выпускник мастерской Крымова и Каменьковича 2019 года, а ещё — артист крымовских спектаклей и, в том числе, партнёр исполнителей главных ролей в «Собаке с дамочкой»). Но пёс по имени Мальчик у Токаева — скептик, иронист и шут. Придуманный Мнацакановым и сыгранный Антипенко Бром Исаевич — почти их альтер-эго, а ирония актёра и героя направлена не на мир вокруг, а на себя. Именно поэтому он может позволить себе побыть смешным без оглядки, оказаться проигравшим и даже всерьёз произнести очень важный монолог о сказочном сером волке как метафоре подлинной любви. О том, что некому вызволять сейчас таких «волков» с придавленными ступой Бабы Яги лапами: потому и мир такой — мрачный, жестокий, безлюбый. А вызволять задавленных и задавленное надо, в том числе, из себя. Как любящий взгляд Гурова в ломаных движениях непослушных рук и ног Анны Сергеевны может разглядеть «итало-диско». Или как продавщица на пляже (меццо-сопрано Ольга Надеждина) извлекает из холодильника на колёсах огромную куклу-креветку, а из себя — чистый звук, к которому присоединяются голоса остальных, — «Dona nobis pacem» («даруй нам мир»).
Мнацаканов здесь не только автор идеи и режиссёр, но и композитор, и сценограф. Пёс в очках — тоже разносторонний талант, единоличный автор фильма «Любовь. Вид снизу» (в титрах напротив каждой из множества кинодолжностей — «Бром Исаевич»). В кадре история любви Гурова и Анны Сергеевны перемежается «постмодернистскими» вклейками о сомнительном отношении людей к собакам — от Муму и Шарика-Шарикова до Белки со Стрелкой и собак Павлова. Объясняя в буквальном смысле по пунктам, что такое «синдром выпускника ВГИКа» (компенсировать в одной работе всё задуманное и нереализованное за годы учёбы), Бром Исаевич «между строк» выдаёт ироническую индульгенцию спектаклю и его автору. Поколенческий и ГИТИСовский эклектизм: обаятельная (как правило) избыточность и свобода в обращении с формой у многих недавних выпускников режфака — способ выразить чувство лёгкой растерянности. Не профессиональной, не личностной, а человеческой растерянности перед временем. Одиночество, которое сильнее общности, потому что всегда внутри. Неслучайно в числе аллюзий и «приветов» «Собаки с дамочкой», например, можно увидеть и отсылки к спектаклям театра «Около» — в виде негромких мимоидущих людей из другого сочинения и другой эпохи или почтальона, который становится ребёнком, оставаясь забытым, как Фирс — в финале.
Пустой дом, к которому приедет Почтальон, — театральный задник с намалёванными буквами «Улица Сезам». Все драмы здесь уже разыграли на наших глазах, теперь — эпилог. Загорится уютный свет в окнах, родители позвенят ложками и растворятся, оставив старого мальчика, как будто забредшего из «Школы для дураков», с конвертом, в котором только пепел. «Конверт есть, а письма нет — так же не бывает!» — в спектакле не много таких нескрываемо поэтических и афористичных фраз. А играет почтальона Дмитрий Шишлянников, вторая роль которого — столь же трагическая, угловатая, готовая пойти даже на смерть Каштанка (меховая ростовая кукла) — безграмотная возлюбленная Брома. Когда Анна Сергеевна, не приняв дворнягу, увезёт Брома из Ялты, Каштанка останется с Гуровым и пожалеет его: если ты меня понимаешь, то на, кусай, — скажет он зло, а та робко и сострадательно оближет его (почти как настоящий пёс Атрей в крымовском «Костике»). Тогда Гуров приютит Каштанку и заберёт с собой. А она напишет письмо Брому и ради любви отправится выполнять в театре чреватые суицидом приказы «разочаруйся в себе» или «найди смысл всей своей жизни».
«Слушайте деревья», — советовал Гурову странный официант (Николай Гонтар) в приморском кафе, куда приходили герои, едва познакомившись. Не выдержав его бесконечных «уточню» — на все вопросы, Анна Сергеевна стреляла в него из травмата, после чего в неоновой надписи «кафе Калигула» оставались горящими только пять букв: КАФКА. А сама она переставала быть бездвижной и молчащей «куклой восковой» и впадала в истерические признания о том, как страшно быть взрослой. За время спектакля дерево, с которым никак не мог расстаться Гуров («Так давно надо было…», — озадачивает его при новой встрече Анна Сергеевна), дважды высказывается вслух: густым мужским голосом извне, из динамиков. Сперва отправляет из Ялты обратно «на север», а потом иронизирует, что «уже корни пустило» за время путаного объяснения сносящей стулья пары.
Слушай дерево, оно всегда с тобой. Потому что даже собаки не лучше людей, как бы ни уверял в обратном Бром Исаевич.