В сентябре в Художественном театре стартовала «Лаборатория режиссёрских дебютов», в результате которой студенты выпускного курса Сергея Женовача получат возможность поставить спектакли на Новой сцене. С подробностями – Мила Денёва.
Если опустить слово “лаборатория” (как ожидание эксперимента и возможность молодому режиссеру попробовать то, чего нет в текущем репертуаре) и смотреть спектакль “Моя жизнь” как дипломную работу пятикурсника режиссерского факультета ГИТИСа Сергея Тонышева, будет логичнее. Спектакль наглядно демонстрирует умение молодого постановщика работать с прозой, вычленяя действие и диалог из довольно монотонной повести раннего, домхатовского Антоши Чехонте; и подробнейший разбор текста с артистами; и почитание авторского слова и стиля эпохи. В общем, всего, в чём легко угадывается стиль мастера.
Главная удача спектакля – метафора пространства, которую в тексте почти ничто не предвещает. Одно из мест “пролетарской” практики молодого дворянина Мисаила – православный собор – художник Юлиана Лайкова скромно маскирует под безликими поначалу фактурными стенами, строительными лесами, арочными сводами (спрятанными почти на исходе сцены). Лики проступают сквозь малярские усилия лишь к финалу, резко придавая литературоцентричному действию и объем, и вертикаль. И мотивы «Андрея Рублева» Тарковского чудятся не только в пространстве.
Молодой артист Артем Соколов в главной роли – вовсе не большой и высокий ростом апологет толстовского учения (так у Чехова), а скомканный душевно, потерянный странник, похожий одновременно и на молодого Кайдановского в «Сталкере», и на не очень молодого Янковского в «Ностальгии». Ему неловко с синдромом жертвы – все равно что надеть засаленный малярский фартук поверх дорогого сюртука. Вот также и с его протестом против рабской системы, в которой один человек обслуживает другого, тоже неловок – он из неё не вырвался на волю, а словно выпал случайно, как птенец из гнезда. Но именно в устойчивом состоянии жертвы проносит герой «крест» спектакля, не делая никаких усилий из него выбраться. Жертвой возвращается он и к отцу – режиссер очевидно выстраивает рифму к хрестоматийному полотну Рембрандта.
Оставаясь до конца скорее объектом действия, чем субъектом (вот уж и впрямь, жизнь – это то, что случается с нами, пока мы строим на неё другие планы), Мисаил возвращается на исходную точку, в пространство храма, ни с чем. Соколов проносит своего героя сквозь «Мою жизнь» незамутнённым, сохраняя в нём какую-то монашескую невовлеченость в эту самую жизнь. Неслучившаяся любовь с Анютой Благово, случившийся по инерции и распавшийся брак с деловитой Машей Должиковой, абьюзер-отец, болезнь и смерть сестры – ничто не заставило его встрепенуться, воспылать, переломить ход событий. В финале, когда герой стоит коленопреклоненным на фоне сияющих иконописных фигур, невольно вспоминаешь его первую в спектакле реплику: «Вы слишком льстите мне, полагая, что я умею летать». И это, конечно, – при всём атмосферном сходстве с «Андреем Рублевым» – принципиальное отличие.
В спектакле несколько замечательных актёрских работ. Мария Сокольская (сестра Мисаила) – ясноглазая девочка! Офелия на грани безумия, но без малахольности и с глубиной Татьяны Лариной. У Чехова в повести есть фраза: «В её голосе слышалось удивление, точно ей казалось невероятным, что у неё тоже может быть хорошо на душе». Эту краску актрисе удаётся растворить во всей психофизике, в неожиданных, но ненарочных переходах от цепкого, почти пугающего взгляда к вырывающемуся короткому хохотку. Её мало в спектакле, хочется, чтобы было больше – такая и правда может «обратить душу зрачками внутрь».
Заявка на будущего грандиозного героя-любовника очевидна в роли доктора Благово (Антон Лобан, выпускник курса Золотовицкого). У молодого артиста такая фактура, голос с апломбом, что и Новая сцена ему явно мала, и велосипед мал. Что-то странное и неприятно притягательное вытворяет Иван Дергачёв в роли запойного сына помещицы Чепраковой. То ли юродивый, то ли бесноватый, вылавливающий на себе и поедающий «кисленьких» насекомых, он буквально корежится, выдает такие кренделя, что кажется, вот-вот штаны упадут. Но от большой правдоподобности этого персонажа жутковато. И это ещё одна отсылка к «Андрею Рублеву» – нечто похожее вытворяет Ролан Быков в роли скомороха.
Взять для дебюта на сцене МХТ почти неставившуюся повесть Чехова – неплохо. Создать из этого добротный, понятный и безопасный для широкого зрителя и школьных походов спектакль – тоже. Сергей Женовач в предисловии к Лаборатории говорит, что плох режиссёр без мечты, а мечты должны сбываться. Но вот вопрос: это и есть мечта молодого режиссёра? Такой дистилированный, рассчитанный на стопроцентное попадание в нынешний репертуар МХТ спектакль? Мечта начинающего художника, ещё студента, попасть в большой театр, на большую сцену понятна, но как же быть с мечтой о полёте? В Сергее Тонышеве, режиссёре с хореографическим образованием, даже на уровне эскизов угадывается куда больше аутентичности и непокорности школе, чем допущено в «Моей жизни». Пусть все это поскорее вырвется на волю, хотя бы в фольклорном эксперименте «Сказы Пятиречия», которые в следующем году пополнят репертуар РАМТа.