Корреспондентка журнала ТЕАТР. побеседовала с Дамианом Манивелем, в чьем фильме четыре актрисы, среди них гуру африканского ритуального танца Эльза Воллиастон, пробуют воспроизвести жесты рук, которыми Айседора Дункан оплакивала своих детей.
Танцовщик и акробат, Манивель учился у Нам Джун Пайка в школе искусств Френуа. «Дети Айседры» его четвертый полнометражный фильм, в котором он наконец-то решился напрямую показать то, что любит больше всего – и сразу получил приз за режиссуру в Локарно.
Такое ощущение, что Франция переживает какой-то ренессанс дунканизма. Вот и хореограф Жером Бель недавно рассказывал про радио France Culture, что делает про нее спектакль под впечатлением от какого-то невероятного воркшопа. Чем лично вас привлекло ее творчество и почему вы выбрали именно это трагическое соло – «Мать» (1921)?
До того, как начать снимать кино, я профессионально занимался танцем, знал, как и многие, ее наследие, но не эту конкретную пьесу. С тех пор, как я переключился на кино, а было это давно, больше 15 лет назад, я всегда мечтал, но никак не решался, сделать фильм о танце. Несмотря, а может быть, именно из-за того, что я хорошо знаком с этим миром, мне было непросто найти собственный язык, собственный подход к нему. И когда я познакомился с этой пьесой и с ее трагической историей – Айседора Дункан потеряла двоих маленьких детей, автомобиль упал в Сену, и все утонули – меня это настолько задело эмоционально, что я стал заниматься Дункан, ее техниками, ее биографией, документами, которые после нее остались. Фильм собран из этого материала. Благодаря Дункан и ее конкретной пьесе я смог наконец сделать фильм о танце – как будто адаптировал это небольшое соло, но с помощью совершенно другого медуима.
Дункан очень популярна в России, она же здесь долго работала – прониклась идеями молодого советского государства, вышла замуж за нашего национального поэта, открыла свою школу и оставила множество последовательниц – «босоножек».
Да, конечно, даже эту пьесу, «Мать», она создала ближе к концу своей жизни, и кажется, где-то недалеко от России. В фильме звучит фрагмент письма, в котором она описывает свое выступление в Киеве, и как она вдруг просит своего пианиста сыграть Скрябина.
Ваши персонажи листают настоящую партитуру, записанную в нотации Рудольфа Лабана («лабанотации»). Она очень красивая, словно какой-то вымышленный иероглифический язык. Вы умеете ее читать?
Ой нет, для этого нужно специальное образование. На площадке у нас был консультант, который умеет читать «лабанотацию» и переводить эти прекрасные знаки в жесты. Ну и мы, конечно, тоже.
Агат Боницер – лицо молодого французского кино. Не знала, что она танцует.
Агат давно и серьезно интересуется танцем. Она была рада сниматься в фильме, который позволил ей обстоятельно и вплотную поработать над пластикой. Несколько месяцев она спокойно изучала соло Дункан в студии с хореографом – как раз с этим специалистом по лабанотации. С годами у меня выработалась манера работы с актерами, во многом основанная на движении. Мое существование на площадке – это почти танец, я много внимания уделяю жестам. Агат, конечно, больше привыкла к фильмам, где есть диалоги. А со мной ей пришлось сконцентрироваться на жестах и работать в тишине.
Расскажите подробнее о своей карьере танцовщика. С кем вы работали, в каком стиле, прежде чем заняться кино ?
Я был очень далек от Дункан. Занимался импровизацией. Но, мне кажется, этот движенческий опыт помог мне найти свой способ работы с актерами. Они у меня много импровизируют, для меня вообще это важная категория.
Вот как раз хотела спросить – тот хореографический текст, который мы видим, это подробная реконструкция танца Дункан? Или в нем все-таки есть какое-то место для импровизации?
Это скрупулезная архивная работа, основанная на партитуре и на том, что осталось из фотографий. Как вы знаете, визуальных свидетельств не так много. Дункан передавала эту пьесу в устной форме своим ученицам, те – своим. Мы, конечно, не можем сказать, что прямо воссоздаем точную копию этого соло. Неизвестно, как именно она его танцевала. Но мне как раз был интересно наблюдать за четырьмя очень разными современными женщинами, смотреть, как они вживаются в этот танец своим телом. У каждой из них свой характер, свой способ двигаться, своя скорость. Они как бы присваивают хореографию, и меня интересует – как именно. Наш фильм – работа вокруг призрака Дункан, фантазия о том, как он живет сегодня.
Расскажите про каждую участницу подробнее. Как вы с ними познакомились, что вас связывает, почему именно они?
Итальянская танцовщица Марика Рицци, которая во второй части играет роль хореографа, человека, передающего опыт – моя коллега. Она сама выучила это соло у американской танцовщицы, которой, в свою очередь, передала его сама Дункан. Мы с Марикой знакомы более 10 лет, много работали вместе. Она мне всегда казалась очень фотогеничной, мне нравится ее голос, как она двигается. У нее прекрасная энергия. И я просто искал фильм, в который можно было бы ее пригласить. Манон Карпантье, с которой она репетирует во второй части, в первую очередь, молодая драматическая актриса. Я увидел ее в Авиньоне в спектакле, в котором она мне очень понравилась («Большой театр Оклахомы» Мадлен Луарн по текстам Кафки с участием исполнителей с особенностями, в число которых входит и Манон, молодая девушка с синдромом Дауна – прим.ТЕАТР.), и я попросил встретиться. Эльза Воллиастон – очень известный хореограф.
Да, она легендарная фигура африканского танца, жила в Нью-Йорке, танцевала с Каннингемом, потом в Париже в 1970-е основала свою кампанию, много путешествовала по Африке и перерабатывала аутентичные ритуальные практики в сценические; оказала большое влияние на французский новый танец, например на Франсуа Верре и Карин Сапорта; ее занимали в своих спектаклях Люк Бонди и Патрис Шеро.
Я с ней снимаю уже третий фильм, очень люблю ее. У нее невероятный эффект присутствия в кадре. А в этом фильме она еще и двигается, и у нее такое «качество медленных движений» – хотя ей уже 71 год. В общем, никакого кастинга не было, я просто встретил всех своих исполнительниц – и полюбил.
Воллиастон в последнее время часто появляется кино. Видела ее в роли психоаналика у Арно Деплешана («Короли и королевы»), в роли медиума у Жюстин Трие («Виктория»).
Ну, потому что она волшебная. Все что она делает – танец (в этом можно убедиться в короткометражке Дамиана Манивеля «Дама с собачкой» – прим.ТЕАТР.)
Спектакль, который репетируют Марика и Манон в Ланьоне, существует на самом деле?
Нет, он создан специально для фильма. Но Манон за время съемок по-честному разучила соло.
И зрителей, соотвественно, играют ваши друзья ?
Да, близкие – ученики, члены семьи.
Персонаж Эльзы Воллиастон смещает акцент в сторону зрителя. Показывает как бы эффект спектакля с другой стороны. В кадре появляются несколько прекрасных театров провинции и пригородов – Театр Ланьона, Хореографический центр Пантене. Мне кажется, я даже узнала Нантерр-Амандье по красным дверям и по форме программки.
Да, это он самый.
Все эти удаленные площадки, где происходят встечи между актером и зрителем. Скажите, вы верите в идеи французской театральной децентралицазии: в то, что с помощью театра можно изменить жизнь глубинки и депрессивных кварталов?
О, это очень широкий вопрос. Все эти места у меня вызывают очень теплые чувства, это места, где я работал, где работаю до сих пор. Театр действительно место встреч, откуда зритель уносит свое молчание, какой-то свой секрет. Он уносит то, что спекталкь ему причинил. Поэтому мне захотелось представить себе, с чем уходит одна конкретная зрительница, проследовать за ней к ней домой.
Что касается французской культурной политики – иногда это работает. Зависит от того, кто руководит театром и как, как театр живет изнутри. Я много работаю со школьной публикой, в том числе и в Нантерр-Амандье. Достаточно чтобы театр был открыт к людям, к жизни, к городу, был местом поиска. Сейчас, во время пандемии, когда все закрыто, об этом очень больно вспоминать.
Хотелось бы вам вернуться в театр?
Самому на сцену – нет, а ставить спектакли – конечно!
Полное расписание программы “Продолжение экскурсии” смотрите здесь