Фото предоставлено СТИ п/р Сергея Женовача
В Студии Театрального Искусства вышел спектакль по малоизвестной повести Виктора Платоновича Некрасова.
Если у Виктора Некрасова «Кира Георгиевна» — прекрасно написанная, местами немного легкомысленная проза, то у Сергея Женовача это, конечно, стихи. Режиссер неслучайно убрал более чем прозаичный финал про юного любовника, так и не позвонившего Кире, сократил подробности лагерной жизни, полностью избавился от истории посаженного за хищение коровы героя войны. Женовача волнуют не психологическая достоверность или жизнеподобие — он занимается жизнетворчеством, создавая на малой сцене СТИ свою Вселенную, устроенную по своим законам.
Камерный зал обустроен уютно: рассаженных по периметру зрителей окружают небольшие «столики-станции» с расставленными на них предметами быта конца пятидесятых: радиолой «Спидола», гитарой, сердечными лекарствами, серебряными подстаканниками, старыми фотокарточками, настольной лампой, вазой с полевыми цветами, пол-литровой бутылкой водки и закуской. В центре, между рядами зрителей — застеленная бельем тахта. Она и становится основным местом действия.
Несмотря на эту приземленную деталь, в спектакле Женовача нет ни секунды пошлости. Хотя поцелуй тут остается поцелуем, а не маскируется подо что-то платонически-безличное. Молодой любовник в обаятельном исполнении Андрея Назимова крепко сложен и хорош собой, а старик-муж (поразительно точная, местами комичная и при этом совершенно не гротескная роль Сергея Качанова) явно неспособен ни на, что кроме дружеского участия. Однако возрастной ценз спектаклю не требуется. Откровение «Киры Георгиевны» не в откровенных сценах, а в разговорах, которые ведут участники действия. Даже жанр спектакля в программке обозначен как «разговоры».
Сначала кажется, что посредством этих разговоров герои хотят оправдаться, защититься перед богом и людьми. Но постепенно становится ясно, что разговор для них — способ вспомнить свою историю, отрефлексировать прошлое, осознать, что и почему с ними происходило. Это не столько исповедь или сеанс публичного разоблачения, сколько самоанализ и попытка излечиться. Такое ощущение, что ни Кира Георгиевна Марии Шашловой (вздорная, надменная красавица с четко очерченными скулами и припухшими губами), ни русоволосый и подчеркнуто мужественный Вадим Дмитрия Липинского никогда даже себе самим не признавались в том, что теперь произносят вслух.
Их монологи и диалоги больно бьют по нервам, но их реплики (пусть в другом контексте и при других обстоятельствах) могли бы произнести практически все сидящие в зале. Если бы были откровенны с собой и друг с другом. Если бы не боялись показаться нелепыми и смешными. Если бы не страшились рискнуть и не думали о последствиях. «Кира Георгиевна» — спектакль честный в категориях не только абсолютных, но и относительных: выражаясь языком одного из героев печального анекдота, рассказанного старым мужем Николаем Ивановичем, никто здесь не садится «с другой стороны стола». Мария Шашлова, забыв об образе театральной примы, играет не очень счастливую женщину, которая с легкостью разбивала чужие сердца, пока не разбила собственное. Ее хваткая Кира уже давно не наивная Киля, когда-то не выговаривавшая «р». Но все же в финале из эгоцентричной, не думающей ни о чем, кроме собственного удобства, скульпторши с замашками светской львицы она преображается в немолодую растерянную женщину, осознавшую, что жила не по совести. Зазря отсидевший двадцать лет Вадим — отнюдь не герой, временами ему не хватает решимости и твердости: Дмитрий Липинский играет первого мужа Киры скорее слабохарактерным подкаблучником, чем уверенным в себе красавцем. Твердостью духа в спектакле отличается, пожалуй, одна только Марья Полины Пушкарук, которой эта роль больше подходит не по годам, а по характеру. Нет сомнений, что упрямая, со сжатыми губами и прямым взглядом Марья и ребенка в одиночку поднимет, и Киру повергнет, и Вадима назад отвоюет.
Но при всей четкости моральных акцентов режиссер благополучно избегает проповеди. Если в повести Некрасова нет-нет, да и слышится едва заметная ирония, если временами писатель откровенно порицает свою героиню, то Женовач ни над кем не насмешничает, никого не осуждает. Это самый светлый и мудрый из его спектаклей, в нем нет мрачных глубин Достоевского, инфернальности Гоголя, маяты Ерофеева. Зато в нем есть здоровая простота и полное обнажение. Притворяться, ломать комедию в таком камерном пространстве невозможно и не нужно, любая фальшь и приблизительность слишком очевидны и рискованны.
Но режиссер идет дальше обычной «правды жизни». Из воздуха, из проникающего через окна света, из незначительных, искусно, но не буквально воссозданных художником Александром Боровским деталей быта, из того, как актеры смотрят друг на друга, и того, как естественно, порой едва слышно, они разговаривают, рождается поэзия момента. Время замирает и течет каким-то своим чередом, зрители забывают кашлять и скрипеть стульями — зал, затаив дыхание, наблюдает за Кириной драмой. На какое-то мгновение и вовсе забываешь, что сидишь в театре и смотришь спектакль. И пусть это мгновение проходит, но ощущение остается надолго.