Журнал ТЕАТР. разбирается в реалиях новой дилогии Электротеатра: «Пиноккио. Лес» и «Пиноккио. Театр».
Электротеатр много чего успел сделать за несколько лет, но премьера «Пиноккио» Бориса Юхананова на фестивале NET нечто особенное. Вместе с «Пиноккио» Электротеатр взобрался выше по склону «мифогенной» театральной горы. Впрочем, на этой горе нет других театров. Чем питались ожидания и как сбывались ощущения?
Одна из важных детских книг советского человека – сказка Алексея Толстого «Золотой ключик, или приключения Буратино», переделанная из «Пиноккио» Карло Коллоди. Да и мюзикл Леонида Нечаева на музыку Рыбникова стал событием советской жизни в 1975-м. Этот фильм разошёлся на мемы, типа «богатенький буратино», и стал некоторого рода советским мифом. Но мы не будем сравнивать пьесу Андрея Вишневского «Безумный ангел Пиноккио» со сказками Толстого и Коллоди. Для читателей Вишневского очевидно, что вместе с ним в Электротеатр пришёл современный, растущий, разомкнутый миф. Произведений, тяготеющих к жанру метареализма, у Вишневского не меньше двух десятков, и каждое из них – целый мир с уникальными свойствами и персонажами. Если говорить о постановках пьес Вишневского, здесь более всего повезло «Шаровой молнии из Джиннистана» и выросшей из нее «Глазами ангела». Пьесу в разное время и в разных странах играли Игорь Кечаев, актер и драматург Алексей Шипенко. Когда-то давно был камерный триллер «Moskausee» в ЦДР (режиссер Владимир Агеев, Гретхен – Ирина Гринева, Ганс – Артем Смола). И ещё в 1988-м по пьесе и сценарию Вишневского был снят получасовой артхаус «Царские ручьи», с музыкой Артёма Артёмьева.
1
Итак, один вечер был заполнен трёхчасовым спектаклем «Пиноккио. Лес», другой –пятичасовым «Пиноккио. Театр». В «Лесу» происходит генезис истории, рождение двойного Пиноккио, играемого Марией Беляевой и Светланой Найдёновой, и становление судьбы деревянного человечка. Игра двух актрис поначалу непонятна, как будто вас отправили обратно в детсад, но постепенно, по мере проникновения внутрь строящегося внутри вас образа, захватывает вас изнутри. Актрисы не меняют тона и жестов, однако всё глубже погружаются в глубины личной памяти зрителей. В диптихе участвует почти весь театр, а персонажей очень много, намного больше, чем есть в пьесе. И это специальная, наведённая иллюзия, ставшая фирменным приёмом. Всё дело и суггестия спектакля – в двойниках. Например, в тексте есть однояйцевая двойня птенцов, которые на сцене – космонавты в посадочном модуле (Борис Дергачёв, Андрей Емельянов). Все остальные персонажи удваиваются, утраиваются, ушестеряются волей режиссера.
В первый вечер, на спектакле «Пиноккио. Лес» кроме пары травести, изображающих Пиноккио, появляются два Джеппетто (Александр Милосердов, Александр Пантелеев), две Вишни (Александр Синюков, Николай Трифилов), шесть Дорогих, неопределимое число чудовищ, ангелов и небесных хористов. Но главное, сильнодействующее и усыпляющее зрителей сценическое снадобье – ремаркеры. Их восемь, причём режиссер дал им экзотические имена, которые есть в программке: Генрих фон Клейст (Владимир Долматовский), Гёте (Игорь Макаров), Эдгар По (Юрий Васильев) и пять актрис, названных Мэри Шелли. Из состава Мэри Шэлли самый проникновенный голос у Аллы Казаковой, будящей зрителей. Ремаркеры хором и друг за другом повторяют по несколько раз ремарки, данные в тексте сказки. Самое часто слово у них – «пауза», и мне сильно хотелось, чтобы наступала действительная пауза, все персонажи замирали и давали передышку непрерывному нарративу ремаркеров. Я представлял себе, как красиво бы замирали Пиноккио и Ангелы, Старичок (Владимир Коренев) и поющие Чудовища (Арина Зверева, Сергей Малинин и другие).
Этот спектакль поистине удивителен, потому что уже через 15 минут, выдержав разноголосицу ремаркеров, не заснув и победно косясь на двух зрительниц, сладко спящих справа и слева, я ощутил: здесь особая опера, не нуждающаяся в сольфеджио. Да, задача для зрителей непростая – слышать хор ремаркеров как вихрь природного звука, чтобы остановить внутренний диалог, обострить внимание и воспринять Розу. Соединиться с мифом, подобно Пиноккио, видящему Розу в самом конце второго спектакля «Пиноккио.Театр».
А первый спектакль «Пиноккио. Лес» радовал странным смыслом трёх сцен. Появление двух Сверчей, пытающихся подменить папу Джеппетто и превратить Пиноккио в «город для насекомых», становится древнеиндийским поклонением красной Дурге, благо костюмы Анастасии Нефёдовой вкупе со светом Сергея Васильева способны вас отправить в любой ритуал древнего мира. Неспроста Пиноккио и есть имаго, это первая новость «Леса», сообщаемая Сверчем, убитым вроде бы наивным деревянным человечком. Сцена убивания Сверчей – медленное сдавливание половинок кристалла, из которого были извлечены два Пиноккио. Красное лазерное пылание саркофага-давилки напомнило об Эдгаре По.
Второе вторжение в сон зрителей – прожарка чего-то съестного в сцене диалога Старичка и Дорогой, в результате зрители смели в антракте весь ассортимент буфета. И третье, самое ценное – вручение Пиноккио азбуки. Вместо азбуки – кристалл на лоб и одежда, добытая из «лесного вещества». Кристалл на лбу намекает на третий глаз, интуицию, способность видения. И похоже на «урим и туммим», как их описывал Джозеф Смит, основатель церкви Мормона: особый жилет и кристаллические очки, с помощью которых он расшифровал знаки на золотых листах. Пиноккио начинает расшифровывать мир и весело убивает столетнего Сверча, лжеучителя. Дальше алхимия: голодный Пиноккио облит Старичком водой с колосников, деревянные человечки пришли домой сушиться и сгорели. Вода и огонь соединились. Началась мистерия воскрешения. Явление урима и тумима происходит внутри объёмного лазерного треугольника, наползающего красными дымными гранями на зрителей, это апофеоз «Леса», потому что хирург Джеппетто, сформировавший Пиноккио, на самом деле – король леса. Пиноккио, получив азбуку, то есть кристалл видения, протыкают длинными носами световые грани мира. Ведь Пинонос – способность пересекать границы миров. В финале «Леса» музыка Дмитрия Курляндского двигается на зрителей с усилением, вместе с боем часов, где циферблат – вращение небесной сферы созвездий. Да, жизнь в мифе совсем иная, и если это удаётся показать в театре, его можно назвать мифогенным.
Вот как Андрей Вишневский объясняет правду жизни: «Говорят, правда жизни на улицах, вокзалах и квартирах. Но это не правда жизни, а ложь смерти. Некоторые театры посвящают лжи смерти всё свое время. Если подойти на улице к человеку, записать его разговор и сыграть на сцене, это и будет ложью смерти. То, что мы видим физическими глазами, это ложь. Когда включаются духовные очи, проступает правда жизни. В ГИТИС я пытался показать этюды по Босху, но не вышло ничего. В 90-е годы я понял, как это сделать. Надо очень точно показать генезис, эволюционную биографию этих существ. А для этого их надо создать, вырастить. Любой выдающийся спектакль – осколок созданной вселенной».
2
В спектакле «Пиноккио.Театр» радикально меняется направление атаки на зрителей, которые больше не спят. Наступает состояние сна во сне, то есть театра в театре. Самые затаенные мысли худрука о театре реализуются на сцене. Зрители начинают осознавать, что всё очарование спектакля исходит, базируется на укоренившихся в наивном детстве голосах Пиноккио, то есть Найдёновой и Беляевой. Их голоса подпираются кукольными движениями. На сцену высыпает весь Электротеатр в роли зрителей, надев огромные маски зверей. Паяцы дергаются и рычат на сцене в настоящих венецианских масках. Единственен только Антон Лапенко, похожий на Николсона в «Сиянии», в костюме муравья-паука. Он играет Иностранца, ему приданы черты Воланда, универсального повелителя изнанки мира. Именно он вводит Пиноккио в театр, обменяв 13 стружек, соструганных с паяцев, на кристаллы видения. Но двойной Пиноккио уже научился видеть.
А между тем, главное в «Пиноккио. Театр» – появление хозяина паяцев Манджафокко, которого играет Олег Бажанов. Его двойник на сцене – другой аспект гениального режиссёра, администратор и продюсер (Юрий Дуванов). Сцена в кабинете Манджафокко, да и все сцены с хозяином паяцев – психологический театр, благодаря безупречной игре Олега Бажанова, без которого не возникло бы объёма жестов, легко поглощающих любую степень телесной напряжённости дель арте. Дальше, внутри спектакля, куда попадает Пиноккио, есть разные аспекты мифогенности. Зритель окончательно просыпается от первого спектакля, сказочного «Леса», и ошарашен появлением Короля (Владимира Коренева). Ихтиандр рисует голосом, кителем в орденах и бровями – человеческого, узнаваемого короля-генсека. Брежнев не может понять, где сон начинается и где кончается, он в посмертном состоянии Бардо. Двойник Леонида Ильича – кукла сепаратиста на каталке, которому Арлекин отсекает голову электросекатором. Машинерия сцены и реквизита – развитая, как социализм при Брежневе. Диван со Старичком катался в «Лесе» самостоятельно, а в сцене парада Брежнева так и вовсе наступает апофеоз: под Вагнера вылетает эскадрилья квадрокоптеров и ужасает ультра-инфразвуком. Смешать смешное со страшным – дорогого стоит.
Внутри спектакля-в-спектакле прячется история Пьеро и Арлекина, служащего семи господам. Это огромная, извилистая сцена, где Арлекины отчётливо вылеплены усилиями Павла Кравца, Дмитрия Чеботарёва и особенно Веры Кузнецовой. Три Арлекино и три Пьеро – матрица происходящего в срединном мире, где есть как минимум три варианта действия и восприятия. Внутри бара Раффлезия есть фигуры из колоды Таро. Монашка (Людмила Халилуллина), Козёл (Виталий Тереховский), Танцовщица (Екатерина Андреева, Екатерина Кудинская), и жутко, на вынос, пляшут Арлекины и Пьеро. Эта лазерная дискотека по смыслу – привет от страшного романа Томаса Манна «Доктор Фаустус», исследующего одержимость как связь с изнанкой мира.
Есть и странная комик-сцена с отрезанием носа у парочки Пьеро, открывших бар Раффлезия (Евгений Капустин и Азамат Нигманов). Здесь тонкий и кошмарный символизм, ведь Раффлезия – одновременно саркофаг с отпечатком Пиноккио, поддельный адский цветок Срединного мира, приманивающий ангелов. Пойманные ангелы растворяются и выделяют энергию игры. Эпизод с лазурным игольчатым кристаллом Раффлезии, с нырянием Пиноккио в истинную невидимую розу – финал, а до того паяцы отыграют девять микроспектаклей на девяти этажах срединного мира.
Манджафокко, поймавший вторгшегося в спектакль Пиноккио, решает не сжигать его, а наоборот, инкорпорировать в театр. И в лифте, которым становится сцена, они перемещаются по этажам, со скрипом, рывками и стуком. В детстве самый страшный сон – «лифтовой», везущий сновидца куда угодно, только не в спасительное место. То есть мифогенность «Пиноккио» в странном слиянии конкретных и чётких жестов и масок дель арте с постоянно меняющимися отсветами и отзвуками мировых мифов.
Джанк-паяцы, пожилые актеры театра, в преддверии сцены «лифт» показывают глубинный тип наркотизации человека – зависимость от игры. Они впрыскивают друг другу паузы и монологи. Особенно хороши джанки мужского рода, играемые Леонидом Зверинцевым и Николаем Трефиловым. Так смешно, что собственная надвигающаяся пенсия начинает ужасать. Дальше – больше. На следующих этажах сцена заполняется таким количеством паяцев в масках, непрерывно двигающихся по ломаным кривым, вопящих, борющихся и вносящих кукольность в любую из мировых пьес, что втягиваешься в состояние лихорадочного бодрствования. Отлично поработал режиссер-педагог Алессио Нардин, специалист по комедии дель арте.
Память – кристалл хищной раффлезии, то есть имеет иррациональную, лабиринтную структуру. Вот сейчас вспомнился наплыв звука в конце «Леса». Вспомнился финал второго вечера, «Театра», когда Пиноккио вдруг оказались в вихре снега, а на самом деле – перьев ангелов, попавших в плен раффлезии. Пино-актрисы распоясываются, то есть начинают импровизировать, говорить, о чем угодно. Вот она, наша свобода – говорить и думать, о чем хочется. А другой свободы нет, да и эта отбирается семью господами. Хорошо еще, что Манджафоко создал, вырастил, подделал небесную Розу, установив над театром иглу раффлезии, превращающей ангелов в энергию игры.
Вы спросите: чем дело-то кончается? Трепещущий огонёк памяти вдруг освещает три огромные белые, забрызганные кровью фигуры Королевы фей Титании (Инна Головина, Ирина Коренева, Диана Рахимова), хихикающие над малюсеньким золотым Пиноккио в банке. Память добавляет на экран восприятия глюк – фигуру мохнатой колонны из «Золотого осла», оживляемую ремаркером и прирожденным юмористом Юрием Васильевым, надевшим венецианскую маску.
Где бы такую маску добыть и стать живым? И научиться мягко, гуттаперчиво перемещаться, складываться-раскладываться, прыгать и зависать в воздухе, подобно гению балета Нижинскому (Виталий Тереховский), выскочившему из Манджафоко в финале феерии.
Всего в пьесе Андрея Вишневского 137 эпизодов, ждём постановки следующих 104-х.
Следующие показы «Пиноккио. Лес» – 13, 14 декабря, «Пиноккио. Театр» – 17, 18 декабря.