О Перми до «пермской культурной революции» говорили и знали мало. Теперь же пермяков, куда они ни приедут, тут же начинают допрашивать: «С кем вы, мастера культуры?» Театр. решил разобраться в правомерности такого вопроса.
Наш городок
Пермь неуютна, как все промышленные миллионники, создававшиеся не для жизни, а для работы. Стоит на могучей реке Каме, вдоль нее заводы — пушечные, пороховые, ракетные. А вокруг, прямо по Пушкину, «пермские дремучие леса», в которых до сих пор немало лагерей. Отнюдь не пионерских. Это сложилось исторически: лесоповал, река для сплава и рабский труд — лучше не придумать. Недалеко от Перми в бывшем лагере для политзэков «Пермь-36» создан первый в России музей истории ГУЛАГа. В нем ежегодно проходит гражданский форум «Пилорама», объединяющий бывших узников и правозащитников с поэтами и певцами.
Любой российский промышленный город нуждается в подтверждении исторической значимости. У нас вопрос самоидентификации стоит особенно остро. Пермь — это Урал, но с некоторых пор Пермский край вошел в Приволжский округ, и мы несколько подзапутались. (Мы-то ведь считаем, что это Волга впадает в Каму.) Теперь мы неуверенно говорим: «Пермь — вообще-то Поволжье, но живем мы на Урале». У нас нет храмов XV века, дворцов и старинных особняков. И знаменитостей маловато. Согласитесь, трудно хвалиться: «Я живу в городе изобретателя электросварки Славянова!» До сих пор краеведы, святые люди, цепляясь за реплику Чехова в письме Горькому, спорят, где жили три сестры. Боже мой, сколько кандидатур подыскано на роли прототипов!
Филолог Владимир Абашев жизнь посвятил истории отношений с городом Бориса Пастернака, некоторое время прожившим в одном из мест пермской губернии. Он убежден, что Пермь — прототип Юрятина.
Зато в городе есть прекрасная художественная галерея с уникальной коллекцией, из которой наибольшую известность получили деревянные «пермские боги». Благодаря им в советские времена Пермь была обеспечена гастролями столичных театров. Подкормиться у нас было трудно, но духовно насытиться — вполне. В центре города стоит гимназия, которая когда-то была домом семьи Дягилева, чье имя для пермяков свято.
А еще мы самый грязный город в России. Могу это сказать уверенно, потому что объездила почти все большие российские города. Растеряв в последние десятилетия очарование провинциальных купеческих особняков (дома исчезали, как последние зубы из пораженного кариесом рта), Пермь превратилась в безликий эклектичный город с безумными ценами на жилье.
Городская среда агрессивна. Зимой опаснее для жизни только Петербург времен правления Матвиенко. Когда я с риском для жизни шла под сталактитами высотой в два этажа и проваливалась в сугробы на Моховой, стало понятно, что на милой родине все-таки безопаснее.
С пышным Петербургом скромную Пермь, как ни странно, роднит многое. У нас так же мало солнца и лето разочаровывает своей скоротечностью. У нас тоже есть белые ночи, а недавно появились свои «Белые ночи». Петербург — культурная столица, но и мы теперь тоже не лыком шиты. Если вспомнить фразу Ахматовой про Петербург: «Этот город предназначен для катастроф», так Пермь с этим может поспорить. Катастроф у нас — навалом, особенно в последние годы. На нас падал «Боинг», в районе пороховых заводов свалился частный самолет, у нас сгорела «Хромая лошадь», по главной улице пронесся «бешеный автобус» без тормозов, у нас разваливаются дома. Да всего и не перечислить. «Над вами демоны какие-то летают», — сказал мне коллега из Челябинска. Да, знаем мы этих демонов. Пофамильно.
Все это способствует развитию мистических настроений в культурном сообществе, тем более что уфологи открыли неподалеку от Перми аномальную зону, в которой много чего странного замечено.
Думаю, это как-то отражается на особенностях «пермского характера». Мои земляки неулыбчивы (а чему улыбаться?), к «кровавому режиму» и вообще к власти относятся хладнокровно и отличаются поперечностью нрава. Например, они с сочувствием отнеслись к инкассатору Шурману, своровавшему 240 миллионов и позвонившему жене сказать, что операция удалась. «Беги, Шурман, беги!» — писали пермские блогеры.
Пермь, перебирая историческое прошлое, не привыкла гордиться тем, что имеет. Этим она отличается от соседнего Екатеринбурга. Его пермяки недолюбливают, считая пафосным и хвастливым. Лет тридцать назад Пермь тоже претендовала на звание столицы Урала. Но претендовала втихомолку, завидуя и обижаясь на надменного соседа. Екатеринбург хвастался, хвастался — да и стал этой самой столицей. А скромная девушка Пермь ушла на окраину Поволжья. Еще пермяки очень недоверчивы: и к своим, и к чужим. Это объясняется тяжелой исторической памятью, которую вытравить не удается никому.
До культурной революции
Пассионарии отсюда всегда стремились уехать. Как только они попадали в столицу, с их плеч словно падал груз пермского тяжелого неба и неявного сопротивления, которое сопровождает талантливых людей в провинциальном городе. Не буду перечислять пермяков из театрального цеха, уехавших в Москву (в неласковый к чужакам Петербург едут меньше) и добившихся там признания. Но уезжали и писатели, и поэты, и художники. Хотя в последние годы поток эмиграции сократился. Например, город — видимо, из принципиальных соображений — не покидает Алексей Иванов. Слава его дошла наконец и до самой Перми, но спектакли по его «Географу» идут в Омске и Красноярске, а у нас — нет. В Перми трудно пробиться талантливым людям (если нет «административного ресурса»).
Энергия противостояния всегда питала одних и лишала сил других. Некоторые скисли и замолчали, а некоторые уже умерли. Но есть и те, кто сумел что-то доказать. Кинорежиссер Павел Печенкин создал в 1987 году одну из первых независимых киностудий «Новый курс», а в 1995-м — фестиваль документального кино «Флаэртиана», который признается лучшим в России. В городе активно действует талантливый исследователь «пермского мифа», создатель перформансов Наталья Шостина. Она проводит замечательный этнофутуристический фестиваль «Камва». Так и вспоминается Ибсен, который завидовал российскому гнету, считая, что только благодаря ему и возникает что-то стоящее.
Справедливости ради, должна сказать, что специального «гнета властей» в Перми давно не наблюдалось. Чиновники, особенно занимающиеся театрами, помогают и немало, разумеется, в рамках спущенных директив и средств. Тут о другом речь, о субстанции непонятной и аморфной: о вялости среды, о нелюбопытстве самого города, который с огромным трудом отзывается на культурные инициативы.
Развитию театральной жизни очень мешало и отсутствие фестивалей. Когда-то был известный в России фестиваль моноспектаклей, который Пермская филармония с облегчением сбросила в удобный момент. Только в последнее десятилетие появился мультикультурный музыкальный фестиваль «Дягилевские сезоны», инициированный Георгием Исаакяном. Поэтому пермские театры, задыхаясь от отсутствия контекста, всегда много ездили.
Когда-то Пермь называли гнездом молодой режиссуры. Вылетел из этого гнезда только театр «У моста». Параллельно возник «Балет Евгения Панфилова». Десять лет назад пробился сквозь асфальт молодежный театр «Новая драма» и начал завоевывать собственную нишу. Авторские театры «У моста» и «Балет Евгения Панфилова» появились только благодаря творческой воле их создателей. Сейчас театральная Россия знает, что Сергей Федотов открыл для российской сцены Макдонаха. Но до него Федотов воспитал в себе вкус к театральному парадоксу, к абсурду и мистике, поставив все пьесы Гоголя. А начавшая этот цикл «Панночка» Садур с момента создания была культовым спектаклем, на который стремилась попасть вся театральная Пермь. Его «Мастер и Маргарита», «Гоголиана» и другие спектакли были востребованы на многих российских и европейских фестивалях.
Один из самых яростных адептов Перми Евгений Панфилов был человеком, которого в городе знали все. Он постоянно будоражил Пермь, выдавая до семи премьер в сезон, открывая новые театры-спутники. Популярный «Балет толстых» принес ему «Золотую маску» в номинации «Новация». Но, увы, уже после его гибели.
Сейчас понятно, что он был безусловным лидером балетного авангарда. За свои неполных 47 лет он создал свыше ста спектаклей и множество хореографических миниатюр. Первым из хореографов современного танца Панфилов был приглашен на постановку в Мариинку («Весна священная»), стал первым президентом российского отделения WDA, получил множество российских и международных премий. Его частный театр благодаря первому избранному губернатору Игумнову получил статус государственного. Город обожал Панфилова. Но и убили его тоже в родном городе.
Созданию его театра косвенным образом способствовало и то, что Пермь была цитаделью классического балета. Авангард всегда появляется там, где крепка почва традиции. Но было и обратное влияние: знаменитый педагог Людмила Сахарова признала Панфилова и пригласила его преподавать в Пермском хореографическом училище. Академический театр оперы и балета всегда славился балетной труппой, воспитанной в стенах родного хореографического училища. Одна из лучших в стране, труппа более десяти лет назад обрела новое дыхание благодаря обращению к хореографии Джорджа Баланчина, принесенной в Пермь Бартом Куком и Марией Калегари, экс-премьерами «Нью-Йорк Сити Балле», а позже и хореографией Джерома Роббинса. Балет в городе очень любят. Чтобы попасть на спектакли, нужно озаботиться очень задолго. И так было всегда.
Двадцать лет за преобразование оперы бился Георгий Исаакян. Ему удалось создать уникальный репертуар и труппу, в которой оперные певцы оказались талантливыми драматическими артистами. Чистым наслаждением были утонченно образная, экзистенциальная «Клеопатра» Массне и его же печальная «Синдерелла», мистически завораживающая «Альцина» Генделя и дерзостная «Кармен», «Орфей» Монтеверди, справедливо получивший «Золотые маски». Исаакян всегда рисковал — и с «Лолитой» Щедрина, решившись на российскую премьеру, и с оперной «Пушкинианой», дававшейся в три вечера, и с «Одним днем Ивана Денисовича» А. Чайковского, и с «Иисусом Христом» А. Рубинштейна. Риски были связаны и со зрителем, которого надо было все эти годы вести за собой, отказываясь от оперного популизма, с критиками, не всегда признававшими его поиски, но прежде всего, с невозможностью пригласить тех звезд оперной сцены, которые могли бы осуществить его замыслы. Не имея огромных средств и полномочий, которые даны сегодня новому худруку Теодору Курентзису, Исаакян порой открывал произведения не только для пермской и российской, но и для европейской публики.
В ТЮЗе художественный руководитель Михаил Скоморохов тоже будоражил в свое время публику. В годы перестройки этот театр первым рванулся к свободе. Там появились Булгаков и Пиранделло, Шекспир и Веничка Ерофеев. Интеллигентная публика любила ТЮЗ, продолжает любить и сейчас. Уютный зал лучшего в городе театрального здания всегда полон. Это добротный театр, без неожиданностей и без открытий. Вопрос «Чем будем удивлять?» здесь не актуален. Повзрослевшие вместе с ним зрители не любят удивляться. Но я все жду, что Скоморохов «взметнет», как сделал он это несколько лет назад, поставив «Чонкина».
Академический театр драмы (ныне «Театр-Театр») долгие десятилетия был оплотом ортодоксальной режиссуры. Его худрук Иван Бобылев оказался на два года в Москве, в театре им. Станиславского, потом вернулся в Пермь. Биоритму человека немолодого соответствовали и биоритмы жизни театра: две премьеры в сезон. Респектабельная публика, труппа, в которой трудно было разглядеть молодых. Никаких постановщиков со стороны. Только режиссура «первых сюжетов». В репертуаре — разбег от Птушкиной до Кокто, поставленных примерно в одной эстетике.
Словом, в театрах все было стабильно. Но, честно сказать, душновато. Особенно после трагической гибели Евгения Панфилова. Его театр в отсутствие художественного лидера перестал развиваться, в основном эксплуатируя спектакли, созданные самим Панфиловым, и лишь иногда приглашая серьезных хореографов. Театр «У моста» уверенно вошел в театральное пространство России, а Сергей Федотов чаще ставит теперь в Чехии и Польше, нежели в своем театре. Пермские зрители выпали из контекста. И когда восемь лет назад в Перми появились спектакли «Золотой маски», реакции зрителей были по меньшей мере странными, а залы полупустыми.
Культурная революция и восстание масс
Борис Мильграм появился в городе после многолетнего пребывания в Москве и стал художественным руководителем Академического театра драмы. (При нем и было изменено название.) Поначалу было совершено много ошибок, но сделано и много принципиально важного. Мильграм ставил сам и «открыл» театр, начав приглашать на постановки режиссеров разных школ — Владислава Пази, Олега Рыбкина, Анатолия Праудина, Бориса Цейтлина, Геннадия Тростянецкого. Далеко не все получалось, но труппа стала пластичной, мобильной. В ней обнаружилось много талантливых артистов. Именно Мильграм открыл «среднее поколение» театра. Многие запели, и поют все лучше и лучше. Тем более что худрук объявил театр территорией русского мюзикла.
Поначалу публика не понимала, почему Треплев плюется, а Сорина возят на санках, подозревала, что Чиркун в «Варварах» — это губернатор Чиркунов, а варварами Мильграм считает самих пермяков, и обижалась. Прежняя публика театр покинула, а новая еще не пришла. Это было тяжелым испытанием. Но Мильграм по-прежнему стремился поменять театральную ситуацию в городе. Именно он придумал фестиваль «Пространство режиссуры» как форум режиссеров, беседующих о своей профессии (без надоевших критиков). Формат был найден не сразу. Придумал его Олег Лоевский. Первые фестивали прошли замечательно. Правда, сразу стало понятно, что режиссеры встречаться не любят и уж разговаривать о профессии тем более. А местных режиссеров приглашать перестали.
Став министром культуры края, а потом вице-премьером правительства, Мильграм обрел иной масштаб действий. У него появились советники из Москвы. Понятно, что Марат Гельман возник не с легкой руки Мильграма. Понятно, что технологии, которые прокачивались через Пермь, имеют в виду освоение и других российских территорий, которое уже началось. Но Пермь оказалась первой и не была к этому готова. То агрессивное сопротивление, которое встретили московские культуртрегеры, связано со многими причинами. О них надо писать отдельно. Всех, кто хотел бы подробно ознакомиться с программными выступлениями «Сопротивления», приглашаю прочитать в интернете эссе председателя пермской Гражданской палаты Игоря Аверкиева «Пермский культурный пузырь» и статьи Алексея Иванова, который поначалу позиционировался как союзник, но очень быстро стал самым мощным интеллектуальным противником московских культуртрегеров.
Разобраться в том, сколько проектов было предложено Мильграмом —Гельманом — Бояковым и как ошеломили они растерявшуюся публику, в одной статье нет возможности. Но ясно, что такого количества потребителей искусства, особенно актуального, в Перми просто не могло найтись. Люди, которые не имеют обыкновения ходить в театры и на выставки (а таких, знаете ли, много не только в спальных районах) думали о цене вопроса. Взгляд, конечно, вульгарный, но когда в городе зубодробительные дороги, а после пожара в «Хромой лошади» люди умирали из-за нехватки дыхательных аппаратов, когда железнодорожный вокзал неприлично убог, набережная загажена и вид на нее не спасает даже Музей современного искусства, то напрашивался сам собой простой вопрос: «Может, прежде чем становиться культурной столицей Европы или чего-то еще, сначала зубы почистить?». Приезжими представителями столичных СМИ было сказано много неправды, о том, что происходило. Но за руку ловить не будем.
Город, не «заточенный» на актуальное искусство, с какой-то просто лютой ненавистью воспринимал даже скромные попытки изменить городскую среду. «Табуреткой» прозвали конструкцию буквы «П», сложенную из бревен и действительно напоминающую то ли табурет, то ли лесоповал. Ее безуспешно пытались поджечь, пока не было установлено видеонаблюдение. Безголовых красных человечков, мирно сидящих на заксобрании, возненавидели как тотемы враждебного племени. Особое раздражение вызывала цена нескольких автобусных «авторских остановок», расписанных модными художниками. Ну, и так далее.
Не знаю, каков был масштаб заблуждения московских миссионеров. А может, его и не было. Скорее всего, там смешались цинизм и веселый азарт экспериментаторов: почему бы за хорошие деньги не попробовать поиграть в новую игру? В этой ситуации губернатор Олег Чиркунов и Борис Мильграм мне представляются таким двухголовым Журденом, который искренно хотел стать культурным.
В театрах эта ситуация развивалась чуть менее остро. Пермского зрителя смелостью напугать было трудно. У нас и Панфилов обнаженным танцевал, и в тюзовской «Вальпургиевой ночи» нецензурно выражались (ТЮЗ выдержал судебный процесс), и читки новых пьес много лет проводили, поэтому на угаровский фестиваль новой драмы студентов «организовывали». Никто не дрогнул — смотрели с любопытством и по достоинству оценили «своих».
В начале деятельности Мильграма на посту министра в краевом подчинении остались Театр оперы и балета и «Театр-Театр». Исаакян уехал в Москву. «Театр-Театр» наконец-то попал на «Золотую маску» с арт-оперой «Жизнь человека». Эдуард Бояков получил малую сцену и открыл там «Сцену-Молот» и фестиваль «Текстура». Все остальные театры, переведенные из краевого бюджета в городской, обиделись и, оказавшись на обочине театральной жизни, начали учиться выживать в новых условиях. Пришлось забыть о «постановочных», потому что просто «на спектакли» их не дают. Ведь краю нужны «проекты». Все лихорадочно начали мыслить проектами, искать «бренды». Потому что деньги краевое министерство культуры выделяет в форме грантов только «на имена». Не нашел театр какого-нибудь неприкаянного лауреата «Золотой маски» или на худой конец «Арлекина» — шиш тебе, а не грант! Многие, знаете ли, не нашли.
Разумеется, это только малая толика примеров. Тем временем культурная революция неожиданно закончилась.
Послереволюционный синдром
Нашествие взбодрило Пермь. Наталья Шостина, арт-директор фестиваля «Камва», считает опыт культурной революции положительным. Она говорит, что закалилась в борьбе, освоила опыт новых технологий, узнала, как и чему надо противостоять, и вокруг нее сплотилось большое количество молодых креативных людей. Точно так же считает создатель «Флаэртианы» Павел Печенкин. Объединились молодые писатели и поэты и начали издавать хороший литературный журнал «Вещь».
Театр оперы и балета получил Теодора Курентзиса в качестве художественного руководителя, и каждый его приезд в город сопровождается невероятным шумом и восторгами почитателей. «Театр-Театр» недолго пробыл сиротой, получив главного режиссера — Владимира Золотаря, который уже выпустил «Анну Каренину». И только что стало известно, что Борис Мильграм вернулся в «Театр-Театр» в качестве худрука.
В сухом остатке Пермь получила несколько хороших театральных фестивалей. Помимо «Пространства режиссуры» и «Текстуры» в городе однажды побывала «Территория» (правда, местной публике попасть туда было трудно), проходят «Белые ночи», огромный мультикультурный форум, в котором множество самых разнообразных проектов — уличные театры, музыкальные группы, художники и писатели. «Большая перемена» тоже имеет своих почитателей, хотя несколько разочаровывает художественным уровнем. (Правда, у нас есть свой фестиваль «Теплая ладошка», который проводит пермское отделение СТД, и он тоже посвящен спектаклям для детей.)
Остался в Перми и театр «Сцена-Молот», возглавляемый Бояковым, и вокруг него возникла своя зрительская аудитория. Спектакли этого театра очень неравноценны. Среди них есть талантливые («Где-то и около» Анны Яблонской), а есть скучно-скандальные (например «Коммуниканты» Юрия Муравицкого.) Но городская молодежь получила возможность поиграть на «Сцене-Молот», которая (вместе с «Театром-Театром») сделала ставку на молодого зрителя и тем самым начала занимать нишу ТЮЗа.
За это время заметно изменились зрители. Они получили наконец театральный контекст, которого городу не хватало. Это показала выездная сессия «Золотой маски». Публика адекватно воспринимала не только «Изотова» Андрея Могучего, но и богомоловского «Короля Лира». И за публику Мильграму и Боякову отдельное спасибо. Они дали возможность молодым зрителям смотреть, сравнивать, учиться.
Что же касается театров, отлученных от инноваций, то, кажется, они потеряли больше, чем приобрели. Никто ничего не смог противопоставить «оккупантам». (Кроме отличного актерского фестиваля капустников «Соленые уши», в котором явно ощутимы настроения Болотной.) Все с трудом выживали. И это заставляет задуматься. Если в ближайшее время в городе не проявится молодой режиссер или не возникнет новое театральное дело, тогда зачем все было? А боюсь, что не появится. Откуда бы ему взяться? Все же разъехались.