Илья Ротенберг умер в 40 лет. Оскорбительно рано. Он был заметным режиссером российской провинции. Наверное, ему не везло на посты, он был не очень уживчивым, и, кажется, не был способен быть главрежем, худруком. Но спектакли ставил интересно, событийно. Недолго возглавлял театры в Лысьве, Барнауле, Томске, Екатеринбурге – покоя и славы как худрук он нигде не сыскал, оставаясь номадом по своей природе. Таланта было много, художественные удачи были частными, а удача житейская не всегда ходила рядом – он как-то не умел устроиться, пристроиться. Так бывает.
Парадоксально, но работал он, как правило, в поле русского психологического театра, с отличным разбором, с глубокой проработкой актерских задач.
Сперва были лаборатории Олега Лоевского – он помогал молодому выпускнику курса Каменьковича-Крымова. В моем опыте он впервые появился со спектаклем в Лысьве по “Поздней любви” Александра Островского. Наше жюри тогда предпочло дать этой работе Гран-при на конкурсе всех пермских театров, что вызвало некоторый тремор у основных театров края: совсем молодой постановщик, еще вчера окончивший ГИТИС, состоялся в маленьком провинциальном театре, где позже не закрепился. Это было дерзко с нашей стороны, но для нас это было важно и, как мне кажется до сих пор, справедливо – важно поддерживать молодежь, дебюты. В этой “Поздней любви” была старомодная романтика, тихое, сдержанное звучание классики, неброские, даже намеренно тусклые краски. Не осовременивая Островского, режиссер находил нерв в фигуре Шаблова: прекрасный артист Игорь Безматерных играл горемычного пьяницу, чей сплин не имел внятного объяснимого мотива. Шаблов был русским парнем, который вот ни с того ни с сего грустит и мучается – просто потому, что жизнь никогда не соответствует идеалу, а без идеала-то жить некуда. Тем более, когда вокруг шастают хищники, вроде роскошной, холеной Варвары в исполнении Натальи Мироновой. Маргаритов (Александр Миронов), уже однажды столкнувшись с человеческой подлостью, только подтверждал всем известный закон, что тебя всегда тут, на этой земле, обманут и подведут под монастырь. В “Поздней любви” было этакое благородное нищенство, достоинство дауншифтинга: лучше в омут головой, чем гарцевать на коне на этом невеселом свете.
В период Томского ТЮЗа был яркий спектакль “Как я стал” по пьесе Ярославы Пулинович – о предательстве любви. Он доехал до Москвы, участвовал в одной из первых “АртМиграций”.
Единственная московская работа – “Жанна” Ярославы Пулинович в Театре Наций с Ингеборгой Дапкунайте – была не всеми критиками встречена как удача. Мне же спектакль казался интересным. Он был зрительским, и этим силен. Сдержанная, субтильная, с какой-то артистичной худобой, Дапкунайте менялась на глазах, проигрывая сложную партитуру роли. Сперва ее Жанна была мила до приторности, она боялась спугнуть свое сексуальное счастье с молодым человеком. Затем резко превращается в мстительницу. Затем обвисала, старела на глазах, уходили вглубь плечи, смывался гламур и лоск. Затем на короткий период – расправлялась от перспективы перейти на амплуа бабушки, и финальная фаза – медленно раскручивается маховик хищничества. Инициатива коммерсанта включается на автомате, и дело о краже ребенка заваривается на затемнении, когда вместо милой запутавшейся женщины – жуткое опасное чудовище, копящее яд. Главная героиня – посеревший от предчувствия удачи гоблин-уродец, обозленная птица. У Ярославы Пулинович – пьеса о 1990-х, которые отняли у людей личные судьбы, кинув народ в пучину безудержной капитализации и отняв человечность. Темперамент рвача, воспитанный 1990-ми, не оставляет Жанну, и любое новое дело, пусть касающееся самой тонкой материи, все равно превращается в торг, в сделку. Дапкунайте угадала этот типаж.
Одной из последних ярких работ Ильи Ротенберга была “Васса” в Нижегородском ТЮЗе – на местном фестивале наше жюри отметило ее как лучшую режиссерскую работу. Сценограф Наталья Симакова создавала для пьесы Горького заднюю стенку, где располагались четыре двери. Невротичность Вассы, а также постоянное видеонаблюдение за героями создавали атмосферу дома, который живет ощущением слежки, возможной опасности за каждой из дверей. Попойка, устроенная обитателями дома после ухода Вассы, – это не столько развращение, сколько праздник непослушания: мама ушла из дома, можно наконец-то делать что угодно, распоясаться в кои веки. Ирина Страхова играла Вассу одновременно и как жертву, и как носителя вины в себе: жесткая, без эмпатии, обескровленная, она быстро прозревала судьбу свою и своего класса. Видеооператоры синтезировали диалог людей, которые не могут смотреть друг на друга, склеивают их словесное общение. Игрался второй вариант, и существенной работой оказывалась и роль Рашели (Дарья Андреева). И, честно говоря, впервые в истории современных постановок, слова социалистки звучали остро и артикулированно. Русский театр здесь дорос до обостренной критики капитализма и откровенно, уверенно и броско говорил о классовой борьбе как о ключевой проблеме уже не 1910-х, а 2010-х. В этой работе нравственная победа Рашели над захудалым родом буржуазии, где детки бессмысленно грабят богатство, была ясна. Горьковскую позицию до этого в постсоветский период только высмеивали, а здесь она прозвучала как откровение: расслоение общества, неизбежность расплаты.
Артисты Нижегородского ТЮЗа, да и сам Илья в голос жаловались на предыдущего директора, что этот прекрасный спектакль оказывался в тени, не продвигался на фестивали, редко игрался и был не признан самим театром. Кажется, “Васса” действительно так и осталась внутри Нижнего Новгорода, не приобрела федеральную славу. А ведь могла бы, это был спектакль самого высокого ранга.
Последний раз я видел Илью в июне 2019-го, в Ачинске Красноярского края на нашей традиционной лаборатории. Он был уже болен, неважно выглядел и откровенно говорил об этом: был здоровым – и вот, жизнь подкосила. Он говорил, что у него глаз тухнет, нет сил бороться, нет денег. Очень откровенно и просто, буднично. Выглядел как человек, который принял свою судьбу. Он тогда собирался лечь на операцию.
В Ачинске он поставил очень приличный эскиз, вспомнив хит 1990х – пьесу Олега Богаева “Русская народная почта”. В августе спектакль был доделан. Прекрасный ачинский артист Сергей Сумин играл оскорбленного жизнью старика, вокруг которого роятся фантомы исторических фигур. Пенсионер живет в захламленной квартире, которая является музеем его эпохи, хранилищем исторического мусора, задавливающего живую романтическую душу несчастного старика. “Повысьте мне пенсию до уровня жизни” – никому не слышный вопль ветерана в одинокой квартире из 1990х возвращался как сильный для 2010х аргумент.
Счет для поддержки семьи Ильи Ротенберга в тяжелый час: Сбербанк 2202 2003 8096 5325 Лидия Юрьевна Б.