Одной левой

Корреспондент ТЕАТРА. размышляет о «Барокко» и «Маленьких трагедиях» Кирилла Серебренникова.

Синтетическое, полижанровое «Барокко» возникло из текстов философов XX века, из художественных манифестов, оперных арий, документальных и игровых кадров кино, из пластических фантазий и бурлескных интермедий. На сцене звучит музыка Монтеверди и Перселла, Люлли и Баха. Но даже если бы ее не было, природа спектакля и его эстетика была бы родственна барочной культуре.

Барокко – эпоха нервная. Перед нами высокий уличный фонарь, он искрит, потому что в оголенных проводах встретились электричество и вода. И тот, кто берется его чинить, быть мастером (читай – художником, посредником между стихиями), всегда рискует принять на себя удар. Замыкание происходит.

Мастера снимают со столба, люди в траурных дождевиках покрывают его черным целлофановым саваном и уносят. Смотришь на это, а в голове проносится: «Я свеча, я сгорел на пиру» – строчка Арсения Тарковского. Кстати, именно это стихотворение звучит в картине Андрея Тарковского «Ностальгия», кадры из которой (самосожжение Доменико) показывают в финале.

Появляется новый электрик, с новыми инструментами. Движение плоскогубцами, и он дарит всем ровный свет. Ему повезло – он избежал удара.

Режиссер как бы иллюстрирует барочную идею: человек зажат с двух сторон – между Царствием Небесным и преисподней. Поэтому здесь божественным оперным голосом наделено существо в латексе из секс-шопа, над которым развеваются огромные крылья летучей мыши. А когда речь заходит о наслаждении, у героини в руках оказывается БДСМ-плетка. Ведь барочный мир – это наслаждение плодом с червоточиной. И наконец, если мы вспомним, что барочные святые – чувственные, часто эротичные, то не возникнет вопроса, почему персонажи спектакля совокупляются, исполняя арию.

Кажется, чтобы воплотить живой дух барокко, Серебренников покопался на мультикультурной свалке, вспомнил и смешал все эстетизмы и перверсии, и поставил гремучую смесь на огонь.

Барокко – это эскапизм, попытка найти в тотальной театральности спасение от боли и смерти, сделать вид, что их нет. Этот ген через романтизм перейдет в модернизм – эпоху, когда к театральности добавятся сильнодействующие вещества, – а затем и в постмодернизм, и режиссер «Барокко» подчеркивает это наследование эпох. Так эстрадный номер с аффирмацией: «Ваша боль станет не такой острой!» – прерывается императивом: «Настоящие пролетарии, развлекайтесь!», а затем звучит радикально феминистский манифест Валери Соланас в отчаянно-взрывном прочтении Светланы Брагарник.

Кажется, нигде еще Брагарник не была такой свободной, как в «Барокко». При всей многофигурности и визуальной избыточности спектакля (конечно, барочной) не оторваться от рваных движений актрисы, которая в конвульсивном танце бесстрашно «разбрасывает» части своего тела, «комкает» лицо. Эти пару минут она существует по законам немецкой театральной школы. В отрыве, без штампованных гримас. И трудно назвать других московских актрис ее поколения, способных настолько отречься от себя и намерения сыграть «красиво», как Брагарник в этой премьере.

Отдельная нарративная линия в этом ненарративном спектакле – сцены из жизни Энди Уорхола. Здесь тиражируется не искусство Уорхола, но он сам, его физическая оболочка, и конечно, его пергидрольные парики. Здесь будет и покушение на него, устроенное Соланас, и клиническая смерть художника. Перед нами несколько живых воплощений Уорхола со швами на торсе – такими безупречными и эстетскими, как будто само тело идеолога «homo universale» вместе с этим эпизодом из его жизни, чуть не ставшим трагическим, – это еще один объект поп-арта.

Барокко живет по законам контраста. Поэтому эпохе имманентны такие визуальные антитезы спектакля, как, например, голое тело и «павлиний» костюм (кислотный, блестящий, с пышными перьями); как свадебное платье и зола, которой оно перепачкано.

Герой Никиты Кукушкина с воротником-фрезой страстно и невротично исполняет «Пассакалью о жизни». Парадоксально (если помнить о названии), но рефрен знаменитейшего вокального произведения XVII века: «Bisogna morire» – «Каждый должен умереть». В ходе интермедии Кукушкин в секунду пересекает пространство партера и амфитеатра, нарушает личные границы зрителей, заглатывает шпагу, начинает резать себе вены и тут же рассказывает, как исполнен этот трюк. Он успевает еще поведать о своих благотворительных проектах, о поездках в Тибет и Непал. Кукушкин издевательски констатирует: там он понял, что все вокруг – добрые, хорошие люди. И сразу стреляет в воздух.

Барокко – это возвышение и падение. В спектакле возникает линия Жанны д’Арк – героини войны, отправленной на костер, где сгорела во имя своей правды (у нее в руках деревянный перевертыш: меч или крест – смотря за какой конец взяться), а после была причислена к лику святых. Кстати, барокко иногда называют эпохой возврата к Средневековью. Но, конечно, возврата на новых основаниях.

Серебренников соединяет «вчера» и «сегодня» в сиюсекундном всплеске искусства. Потому что различия переоценены; потому что мифологемы существуют в реальности, так как мы ими живем. И тогда категории «прошлое» и «будущее» уступают место непреходящему «сейчас». А значит, раз история идет по спирали и события вариативно повторяются на новом витке, мы ответственны за все. Каждый из нас. И за Жанну д’Арк и за Яна Палаха, самосожжение которого было протестом против оккупации Чехословакии советскими танками.

Два спектакля «Гоголь-центра», «Маленькие трагедии» и «Барокко», хочется назвать дилогией. «Как прекрасны молодые сердца! Наслаждайтесь вашим недолгим счастьем!» – это только одна цитата из премьеры, которая рифмуется с «Пиром во время чумы», но их больше.

Если в пушкинском спектакле лейтмотивом проходило: «ЖГИ», то здесь черной краской выводят плакатное «FIRE». В начале спектакля герой раз за разом будет писать этот страстный призыв из четырех букв – и раз за разом буквы будут растекаться в серое ничто под ливнем. Казалось бы, зачем писать под дождем, если все равно смоет? А потому что молчать не можешь.

«Барокко» – конечно, самый автобиографический спектакль Кирилла Серебренникова. Если ты правой рукой пристегнут наручниками к судебному приставу (он появляется в спектакле), то остается левая. Так в финале пианист (Даниил Орлов) свободной рукой укрощает белые клавиши. В глубине, за роялем разгорается пламя. На длинных волосах музыканта – отблески огня. Намек на живой факел.

Собственно, факел – это нормально. Это природа художника. Ему можно заломить руки, можно разжечь вокруг него устрашающий костер. Но если это талант, он все равно будет «жечь». Даже если играет одной левой.

Комментарии
Предыдущая статья
В театре «Практика» исследуют эстетический опыт человечества XX-XXI веков 07.03.2019
Следующая статья
«Золотая маска в городе» представит 13 спектаклей 07.03.2019
материалы по теме
Блог
Скажите, люди, когда приедет этот поезд?
В театре Пространство Внутри вышел спектакль «Петушки» по мотивам поэмы Венедикта Ерофеева. Режиссёр – Савва Савельев, художник – Саша Карпейкина. Спектакль так вдохновил студента-продюсера Егора Семахина, что он (и уже не в первый раз) решил выступить в роли рецензента. 
Новости
Петербургский Новый камерный театр покажет «страсти по Пушкину»
7, 8 и 9 марта Новый камерный театр в Российской национальной библиотеке сыграет премьеру спектакля Льва Рахлина «Мне скучно, бес!» по драматическим сочинениям Пушкина.