У выдающегося режиссера и сооснователя МХТ были все задатки продюсера. ТЕАТР. разбирается, как этот дар пригодился ему до революции 1917 года и каких корректив потребовал после
Владимир Иванович Немирович-Данченко был бы очень доволен, узнай он, что в ХХІ веке его назовут «первым российским театральным продюсером». Заморское словечко, рожденное в Голливуде, Немирович знал, хотя почти не использовал. На бескрайних просторах его эпистолярного наследия оно встречается только один раз. Перебирая пьесы для постановки в Европе, он вспоминает «Свадьбу Кречинского» и с удивлением пишет, что «к предложению этого сюжета один берлинский продюсер остался совсем холоден».
Если в Германии термин к тому времени уже укоренился, то в Советской России его не было и быть не могло. Оно и понятно, ведь у нас в те годы единственным продюсером было государство. Между тем применительно к Немировичу-Данченко именно термин «продюсер» наиболее полно описывает все многообразие его театральной деятельности на протяжении более полувека. Забавно, но в Википедии на русском языке о нем сказано: «русский и советский театральный режиссер, педагог, драматург, писатель, театральный критик и театральный деятель », в то время как по-английски это же описание звучит так: «а Russian and Soviet theatre director, writer, pedagogue, playwright, producer and theatre administrator ».
Разговор о Немировиче-Данченко как о продюсере мне представляется важным как минимум по двум причинам. Во-первых, такой сюжетный поворот дает возможность под другим углом взглянуть на некоторые события его творческой деятельности, а во-вторых, выбор Немировича в качестве точки отсчета, золотого стандарта продюсерского ремесла способен приблизить нас к пониманию профессии продюсера как таковой.
Понимание это за последние сто лет менялось неоднократно, эволюционируя вместе с искусством театра. От шаржированного клише бродвейского толстосума, которого ничего кроме прибыли не интересует, не осталось и следа. Продюсер — прежде всего автор идеи, реализующий эту идею самостоятельно и с привлечением других людей. Очевидно, что роль и место продюсера в театральном процессе принципиально отличается как от роли директора, так и от роли режиссера. Если директор (как следует из перевода термина direction с английского) дает указания, то продюсер, как было сказано выше, генерирует и воплощает творческие замыслы. (Сознательно ухожу от распространенного в последнее время употребления термина «проект» в значении «творческое начинание».)
Несмотря на то, что режиссер и продюсер связаны общей целью — постановкой спектакля, задачи, которые каждый из них решает, существенно разнятся. Сходство, а порой и единство целей и задач объединяет продюсера и главного режиссера (художественного руководителя). В Германии эта должность называется Intendant, в Америке и Великобритании — Artistic Director, но как бы она ни называлась, речь идет о руководителе театра, соединяющем в себе творческое и продюсерское начала. Примерно о том же писал позднее Товстоногов, который утверждал, что режиссер и главный режиссер это две разные профессии.
Именно таким образом распределялись роли в тандеме основателей Московского Художественного театра. Продолжавшееся четыре десятилетия творческое партнерство Станиславского и Немировича-Данченко не имеет аналогов в истории. Партнерство было далеко не безоблачным, с годами оно отягощалось множеством взаимных претензий, беспощадной памятью ошибок и обид, наконец, мнительностью и готовностью верить слухам. Исследователи по понятным причинам неоднократно обращались к этой теме. Нам же важно отметить другое: с первых дней существования театра Станиславский и Немирович-Данченко стремились разграничить свои полномочия. «Официально они заняли свои посты 19 апреля 1898 года: Немирович-Данченко в должности главного директора-распорядителя, Станиславский в должностях главного режиссера и директора. В ведении директора-распорядителя было хозяйство и администрация театра, его репертуар и труппа. На главном режиссере лежала обязанность управления художественной частью, сценой и ее службами».
Дело здесь не в названиях должностей — тем более что за сорок лет они еще много раз будут меняться. Дело в том, что с самого первого дня при прочих равных вопросы менеджмента, как это назвали бы сейчас, были отнесены к компетенции Немировича-Данченко.
На легендарной первой встрече в ресторане «Славянский базар» в июне 1897 года, длившейся, как известно, 18 часов, они среди множества других вопросов договорились о том, что у каждого из них будет право veto (писали именно так). За Станиславским закрепили veto в вопросах художественных, за Немировичем-Данченко — в вопросах литературных.
В первые десятилетия своего существования МХТ в организационном плане был товариществом на паях. До последовавшей уже при советской власти национализации ни царская казна, ни ведомство московского генерал-губернатора, ни городская дума финансово не поддерживали Художественный театр. Таким образом, все расходы театр покрывал за счет кассовых сборов и вкладов пайщиков.
Управлялось товарищество общим собранием пайщиков и избранным из их числа правлением. Пайщиками первоначально были только московские меценаты, а также основатели театра — Станиславский и Немирович-Данченко. После «морозовских реформ» 1902 года состав пайщиков расширился. Любопытно отметить, что, несмотря на национализацию МХТ в 1919 году, товарищество и пайщики сохранялись после этого еще лет 5—6 (как минимум — до завершения американских гастролей 1922—1924 годов). И все эти годы единственным, кто входил в товарищество не денежным паем, а интеллектуальным трудом, был Немирович-Данченко.
В составе правления, да и товарищества в целом, Немирович изначально был единственным представителем среднего класса, жившим исключительно на доходы от трудовой деятельности. Признав необходимость расширения состава пайщиков, основатели театра стремились обезопасить себя (т. е. свой театр) от возможных попыток пайщиков влиять на творческий процесс. Отчасти этими соображениями было продиктовано решение ввести в их число группу артистов МХТ, а также А. П. Чехова и В. А. Симова.
Результатом «морозовских реформ» стало перераспределение полномочий между основателями театра. Немирович именовался теперь художественным директором, а Станиславский стал главным режиссером. Перемены были отнюдь не формальными — ведь в результате реорганизации оба veto, о которых договаривались изначально, — при полной поддержке и одобрении Станиславского — перешли к Немировичу-Данченко. Он фактически возглавил дело в качестве единоличного директора (интенданта, продюсера). Приведу здесь целиком его письмо пайщикам («полным товарищам») Московского Художественного театра от 10 июля 1911 года.
«Извещаю Вас, что в понедельник, 1-го августа, в 7 час. вечера, состоится общее собрание пайщиков («полных товарищей»). Предмет собрания: выработка директив для пайщиков, наблюдающих за отдельными частями.
Для того чтобы упорядочить условия нашей работы, надо, чтобы сами пайщики, как хозяева, непрерывно и дружно заботились об этом. Пусть каждый возьмет на себя известный отдел и посвятит ему час-другой в день. Это будет исполнением товарищеского долга. Хозяйский глаз, внимательный и добросовестный, усмотрит, соответствует ли данный отдел удобствам работы, достоинству Театра, ассигнуемым на него средствам и т. д. Я говорю не о тех чисто технических отделах, которые лежат на обязанностях администрации и составляют службу Театра, а о таких, которые, не представляя непременную принадлежность всякой постановки, играют, однако, немаловажную роль во внутренней жизни Театра.
Мною намечены пока следующие отделы и заведующие ими. Я думаю, что это еще не все. Сами пайщики подскажут необходимость каких-нибудь еще. Я только хочу не откладывать этого в долгий ящик, а начать с первого же дня сезонных занятий.
Многие из артистов, не пайщиков, охотно возьмутся помогать в этом пайщикам.
1. Библиотека. Выписка журналов и газет. Часы пользования ими во время репетиций и спектаклей. Каталог. НадзорПредлагаю поручить Н. С. Бутовой и на помощь ей — Н. О. Массалитинову и Л. А. Косминской.
2. Буфет. Не следует, по моему мнению, обращать его в ресторанчик, в котором сидят и попивают чаек от нечего делать. Мне кажется, что буфет должен исполнять только свое прямое назначение — короткого завтрака в определенные часы. Надо выработать правила и каждодневно наблюдать за исполнением их (Н. Ф. Балиев или В. Ф. Грибунин, М. П. Николаева, — К. А. Воробьева).
3. Контрамарки и предварительная запись. Выработка правил, присутствие в определенные часы и т. д. Это сложное дело требует, мне кажется, непременно двух заведующих (А. И. Адашев и Г. С. Бурджалов, — М. Ф. Ликиардопуло, — Р. В. Болеславский, С. А. Трушников).
4. Чистота и порядок по сю сторону сцены (А. Л. Вишневский — Н. А. Подгорный).
5. То же в мужских уборных и в фойе (Г. С. Бурджалов, К. П. Хохлов).
6. То же в дамских уборных и в фойе (Е. М. Раевская, В. Н. Павлова).
7. Сотрудницы. Их нужды, общие (профессиональные) и частные. Посредничество между ними и режиссерами или дирекцией и проч. (Е. П. Муратова, Т. В. Красковская).
8. То же — сотрудники (Н. Г. Александров, В. Л. Мчеделов).
9. То же — воспитанники (М. Н. Германова, С. Н. Воронов).
10. Ведение дневника театра (Н. Ф. Балиев, дежурства В. В. Барановской, Н. А. Знаменского, А. Г. Коонен).
11. Ведение истории театра и архив (Г. С. Бурджалов, Л. А. Сулер, М. Ф. Ликиардопуло, В. А. Салтыков).
12. Русская речь на сцене. Установка в спорных случаях правильной речи путем корреспонденций с авторитетными знатоками языка (В. И. Качалов, О. В. Гзовская, В. А. Салтыков, М. Ф. Ликиардопуло).
13. Постоянно функционирующая комиссия пособий (О. Л. Книппер, М. П. Лилина, Г. С. Бурджалов).
14. Наблюдение за сношениями театра с публикой…
Вл. Немирович-Данченко».
К тому же периоду относятся решительные шаги Немировича в области планирования и программирования. При большом количестве названий, переходящих из прошлого сезона, было решено ограничиться сначала шестью, а позднее — тремя новыми постановками. Можно смело утверждать, что ни один другой театр в России не мог позволить себе выпускать так мало премьер. Например, в Малом театре играли 14—16 премьер в сезон, а в провинции эта цифра доходила до 160 (!).
Любой руководитель театра знает, что премьера в начале сезона почти всегда (если только она не оказывается провальной) активизирует билетные продажи. Но для этого репетиционный период требовалось сократить до минимума, что могли себе позволить только провинциальные антрепризы, которым на то, чтобы «срепетировать» спектакль, хватало 5—6 дней. МХТ к этому времени отводил на выпуск новых постановок от 40—50 репетиций (в 2—3 раза больше, чем в Малом театре). Решение художественного директора организовать репетиции двух новых постановок до открытия сезона оказалось спасительным для театра, но стало источником дополнительных проблем. Для репетиций и выпуска новых постановок в т. н. пассивный период, когда отсутствуют доходы от проката, требовалось найти новые источники финансирования. Ведь помимо фонда оплаты труда (зарплаты артистов и сотрудников, гонорары создателей спектакля) нужны были средства на изготовление декораций, пошив костюмов и т. п.
Решение было найдено. Немирович предложил ввести в Художественном театре абонементы на сезон. Преимущества абонемента как для театра, так и для публики очевидны. Наиболее преданные театру зрители получают возможность не беспокоиться о наличии билетов на каждый спектакль, а театр, со своей стороны, получает так необходимые ему средства авансом, задолго до того, как состоятся спектакли. При внедрении абонементов Немировичу-Данченко пришлось найти решение еще одной проблемы. Сколько бы они со Станиславским ни старались упорядочить планы на сезон, сколько бы времени ни тратил он сам на вычерчивание подробных графиков выпуска новых постановок, всё учесть не представлялось возможным.
Жесткое планирование работало до определенного предела, а потом в силу вступали «особенности творческого процесса». (Заметим в скобках, что в рамках реформы Малого театра схожую задачу решал Южин — и ему, в отличие от Немировича-Данченко, решить ее удалось.) Но так или иначе, в отношении МХТ нам остается принять как данность: «в одну телегу впрячь не можно коня [планирование] и трепетную лань [творческий процесс]».
Спасительная идея абонемента оказывалась под вопросом. Но действовавший в предлагаемых обстоятельствах Немирович находит решение и здесь. Абонементы в МХТ вводят не на конкретную дату, а на очередное представление: первый абонемент (самый дорогой) — на все первые премьеры сезона, второй (чуть подешевле) — на все вторые и так далее. Попутно «своей» публике предлагается активно следить за афишей, поддерживать, как мы бы сегодня сказали, «обратную связь» с театром. Такое решение в практике театра закрепилось надолго.
События, последовавшие за Октябрьской революцией 1917 года, многое в жизни страны поставившие с ног на голову, не обошли стороной и театры. Когда у новой власти дошли до них руки (а произошло это достаточно быстро), большевики причислили МХТ к пяти бывшим Императорским, а ныне академическими театрам, и сделали все по тем временам возможное, чтобы и самому театру, и его сотрудникам облегчить жизнь в голодное и опасное время военного коммунизма. Это — взгляд с одной стороны.
А вот взгляд на те же события под другим ракурсом. Театр, поставивший во главу угла свободу в самом широком ее толковании — включая в том числе и свободу совершать ошибки, и свободу за эти ошибки платить полной мерой, — в одночасье оказался тотально несвободен.
Умевший ладить с сильными мира сего в первые 20 лет существования Художественного театра, Немирович-Данченко удивительно быстро нашел верный стиль диалога с советской властью. Привыкший, по собственному его выражению, вести дело, советуясь по текущим вопросам только с собственным опытом и интуицией, Немирович быстрее многих понял и принял новые правила игры. При большевиках все решения за театр принимались «наверху». Даже тогда, когда в этом не было видимой необходимости, новая власть замыкала решения на себя, тем самым расширяя «список благодеяний».
Любопытно отметить, что в этой ситуации Немирович-Данченко не поддается ни на какие уговоры Станиславского присоединиться к гастрольной группе или сменить его в Америке. Он понимает, что из всех соображений ему сейчас нужно оставаться в Москве, «на хозяйстве».
«Я очень нужен, моим административным способностям верят, — и этого довольно, чтоб меня не пускали. На лето, месяца на два отдохнуть — да, но не больше, — пишет он Станиславскому и добавляет: — К тому же, Константин Сергеевич, боюсь, что Вы тут без меня или без «нашей» администрации вряд ли справились бы».
Интересно проследить, как быстро осваивал Немирович-Данченко свое новое положение, как формируется интонация и стилистика его общения с властью, налаживаются каналы связи между Художественным театром и его покровителями. В изменившихся предлагаемых обстоятельствах, когда уже в 1923 году основатели МХТ одними из первых получили почетное звание «народный артист Республики», Немирович дает себе право на доволь-но жесткий диалог с новой властью.
Американские гастроли имели такой успех, что Станиславский и устроители повели разговор об их пролонгации еще на год. Хлопотать просили Немировича-Данченко. О ходе переговоров он рапортовал Станиславскому:
«Относительно пролонгации. <…> Как я телеграфировал, первые попытки были отрицательны: Малиновская, Енукидзе и люди из КП (партии) мне очень доказывали, что продление отпуска произведет «скверное впечатление, что вызовет подозрение вообще о будущем, что власти очень дорожат Худ. т., что если не вернется недавно уехавший Камерный театр — наплевать, а к Художественному отношение другое. <…>
В конце концов я сказал, что если я сам приду к убеждению, что отпуск надо продлить, то они (власти) должны не чинить препятствий.
Кое-кто из них тут же сказал, что, разумеется, решающее слово за мной»
После летнего перерыва Художественный театр открывает второй сезон гастролей в США. В письме О. С. Бокшанской среди указаний, вопросов и обид есть и такая рефлексия Немировича: «Нет, что было бы здесь и с театром и с нашими репутациями, если бы я все-таки уехал с вами за границу, чтоб расхлебывать все ваши внутренние, мелочные неприятности!!» Пройдет какое-то время, и МХТ передадут еще выше. Из ведения Наркомата просвещения он перейдет в ведение ВЦИК, а точнее — специальной правительственной комиссии по управлению Большим и Художественным театрами при ВЦИК. Возглавлял комиссию всесильный Авель Енукидзе.
В программном интервью газете «Советское искусство» Немирович-Данченко так определяет свою основную миссию в Художественном театре: «Я должен делать то, что другой вместо меня не может сделать. У нас и хорошие режиссеры и хорошие, умеющие самостоятельно работать актеры. Но на моей обязанности лежит — внимательно следить за всем, что делается, и, если понадобится, в нужный момент сказать: «Это не Художественный театр». Не тот Художественный театр, который приобрел мировую славу, или не тот, какой хочет иметь наше правительство. И в этот момент начинается моя работа — режиссерская или административная».
Театральное дело Немирович-Данченко понимал как цепь компромиссов. Слово это встречается в опубликованных письмах более 40 раз — от письма Станиславскому в 1899 году до обращения к труппе МХАТ СССР имени М. Горького в 1942 году. Среди главных своих забот считал поддержание здорового микроклимата в театре. В 1930 году он писал Станиславскому из Берлина: «Пока Раевская присутствует и ходит по коридору, я верю, что есть над театром благородный взгляд этики и искусства».
Судя по его критическому взгляду на эту проблему, решить ее в полной мере не удавалось никому — и Художественный театр здесь тоже не был исключением. Он писал Бокшанской в Америку: «Самое плохое, что всегда было в Худ. т., самое плохое — это отсутствие прямоты, лицемерие, двойная игра, компромиссы и направо, и налево, всегда кого-то надо надуть, от кого-то что-то скрыть, кого-то припугнуть или эпатировать, а кого-то обманно приласкать, — дипломатия самого неудачного направления, однако — непрерывная. В Художественном театре вечно боялись ставить вопрос широко, прямодушно, мужественно, бесстрашно. Так и перед публикой, так и перед общественным мнением, так и внутри, среди своих. И вечно мы во что-то драпировались. И вечно отлынивали от простой прямой ответственности, прячась за ту или другую, всегда красивую, драпировку.»
* * *
В 1938 году Немирович-Данченко дважды осиротел. В феврале ушла из жизни его жена Екатерина Николаевна, а в августе не стало Станиславского. Хорошо известны ставшие прощальными слова Вл. И., обращенные к К. С.: «А нашей с Вами связи пошел 41-й год. И историк, этакий театральный Нестор, не лишенный юмора, скажет: «Вот поди ж ты! Уж как эти люди — и сами они, и окружающие их — рвали эту связь, сколько старались над этим, а история все же считает ее неразрывною».
Кажется, эти страшные потрясения должны были выбить у Немировича-Данченко почву из под ног. Но они, по всему судя, возымели обратный эффект. Оставшись один, он ощутил бремя ответственности и одновременно на старости лет обрел какую-то новую, неведомую ему свободу. Разменяв девятый десяток, Немирович поставил и спродюсировал великий спектакль — «Три сестры». В стране, погрузившейся в сумерки ГУЛАГа, в стране, которой чуть больше года оставалось до Великой Отечественной войны, он поставил эту прекрасную чеховскую пьесу как гимн любви и свободе.
Жить оставалось еще три года. Впереди были две постановки в Художественном театре, две Сталинские премии, эвакуация в родной Тбилиси и даже — впервые в жизни — полет на американском «Дугласе» из Тбилиси в Москву. Но дело уже было сделано.