Николая Коляду все знают как знаменитого драматурга и харизматичного режиссера, но Николай Коляда еще и человек с уникальным опытом театрального менеджмента. Мы решили, что никто не сможет рассказать об этом опыте лучше, чем он сам
Я работал десять лет в Свердловском академическом театре драмы очередным режиссером. А потом увидел, что штаны на коленках протираются. Каждый день я стоял в кабинете директора театра на коленях и выпрашивал что-то. То осветителя, то досточку, то тряпочку. А потом мне стало жалко коленки и штаны. И я послал их всех. Я ушел и создал свой театр.
Работая в бюджетном театре, я видел, как безрассудно, на чушь и глупость уходят деньги. Вбухивались огромные бабки в спектакль, а потом его показывали два раза, потому что публика не шла. Декорацию сжигали, костюмы отдавали в костюмерку театрального института.
Встаньте вечером у служебного входа какого-нибудь театра в провинции. Зимой. Все с саночками. Один везет из театра три дощечки. Другой выносит в карманах четыре лампочки. Третий под брюхо привязал кусочек ткани. Все разворовывается. Всё.
Никакой логики в составлении репертуара не было. «А давайте Фонвизина?» — «Да давайте!» «А давайте Аристофана?» — «Да давайте!»
А уж современной драматургии там боялись как огня. Театр был прибежищем старцев и стариц, сидящих с сонным видом в зале, а затем выползающих из зала на негнущихся ногах с кряканьем: «Вот это настоящий театр!» Для них театр — Шекспир в бархатных штанишках. И чтоб шпагой махали. А я всегда боюсь этого сценбоя на сцене, потому что думаю: сейчас кому-то в зал прилетит этот клинок — и капец котенку. А что? Было такое на моей памяти. На спектакле «Гамлет» Гамлет кинул шпагу за кулисы, а там сидела суфлер. Ей лоб рассекли. Хорошо, что в глаз не попало.
Короче говоря, я покинул стены академического театра драмы. Тем более что там и атмосфера была по отношению ко мне и моим спектаклям недружелюбная. У меня было пятнадцать актеров, которые хотели работать со мной, а остальная труппа косилась на нас. Я сделал десять спектаклей в этом театре на малой сцене. Самый известный — «Ромео и Джульетта», который ездил потом на «Золотую маску».
4 декабря 2001 года я зарегистрировал некоммерческое партнерство «Коляда-Театр» как юридическое лицо. Получил документы, печать, счет. Я думал, что все городские власти кинутся ко мне, дадут здание и скажут: «Работай, Колька, во славу нашего города!» Ага. Сейчас. Никто и пальцем не пошевелил, хотя была шумная презентация театра и много разговоров про новый театр в СМИ.
Весной 2003 года вдруг раздался звонок, и директор молодежного центра поэзии Любовь Макарова (меня аж передергивает, как вспоминаю это имя!) позвала меня — мол, вам нужна площадка, а у меня есть. И правда: загаженный, засраный подвал в центре города. Воды по колено, электричества нет, но есть крошечная сцена и маленький зал. Я заплатил 25 000 рублей, и на следующий день электричество появилось. Потом кинул клич и прибежали актеры, студенты УрГУ — и мы все вымыли, отремонтировали, привели в порядок. Я купил фонари, стулья, банкетки, люстры для фойе. Тогда я получал авторские хорошие и не знал, куда их девать. И вот они пригодилось.
Июнь и июль мы репетировали. Олег Ягодин сразу ушел из театра драмы ко мне. Пришли Зимина, Ермолова, пришли из «Театрона» Колесовы, Федоров, Макушин. Собрался коллектив, пятнадцать человек. Денег катастрофически стало не хватать. Я платил зарплату актерам 500 рублей в месяц. И все время говорил им, что у нас все будет, мы все сделаем. Они верили мне. Не знаю даже, почему.
2 августа мы сыграли детскую сказку «Карлсон вернулся» для детей из детских домов. И вот все годы, что существует театр, мы эту традицию поддерживаем: открываемся в самый мертвый сезон, и первый спектакль у нас благотворительный. Потому что это по-людски.
Начали работать. Иногда были полные залы, иногда в зале сидело три человека. И мы играли со всей силой и страстью для этих трех. Билеты стоили 50 рублей. Киностудия позвонила и сказала, что выкидывает на помойку костюмы и старую мебель. Я поехал и все забрал. Позвонил в музкомедию Сафронову — он отдал какие-то старые костюмы, мы их перешили, вымыли, вычистили. Позвонила Кадочникова из ТЮЗа: «Коля, мы выкидываем костюмы, забери их, а?» Я поехал. Лежат кучей зеленые костюмы из легендарного спектакля Вайсмана «Ревизор». Боже! Я схватил и увез это в театр. До сих пор в этих костюмах мои актеры играют нашего «Ревизора». Никто не помнит тот спектакль Вайсмана, а я помню.
Каждый день я рылся в помойках. Доставал тряпки, обувь, предметы реквизита. Однажды зимой роюсь в железном баке, стоит бомж, тоже роется и говорит мне: «Ну что, братан, тебя, как и меня, прижало?»
Вскорости Любовь Макарова, видя, что ее подвал высушили, что сюда стали приходить люди, что тут стало тепло и уютно, вдруг сказала: «Выметайтесь!» И началась война, которая шла полтора года. Это было страшно. Что только она ни делала, как только нас ни выдавливала: полицией, адвокатами, бандитами. Ресторан там хотела открыть вроде. Я чуть не сдох. Потом война дошла до предела, нас выкинули на улицу, сцену нашу порубили в клочья, костюмы облили краской. Мы три дня бастовали, лежали на асфальте на матрасах. Слава Богу, было лето и было тепло. Я написал письмо губернатору Росселю. Он на моем письме написал с ошибкой: «Тов. Воробьеву. Разобраться. Каляда у нас один». Даже не «Коляда», а «Каляда» написал он, дедушка наш. Но я ему невероятно благодарен и помнить это буду всю жизнь.
Вот уже пятнадцать лет, проезжая мимо подвала, я смотрю на заколоченную дверь и думаю: зачем они нас выгнали, если никак это помещение не используется?
Нам стали предлагать разные варианты помещения для театра. Я смо-трел даже бомбоубежище на проспек-те Космонавтов. Спускаясь туда, на глубину 20 метров, в комнаты, где нет окон, представил себе, что сюда будут приходить дети на сказку и сказал: «Спасибо, будем искать дальше».
В конце концов нам дали посмотреть старый деревянный домик на улице Тургенева, 20. В доме не было воды, отопления, электричества — там было 27 маленьких комнаток. Я сказал: черт с ним, справимся. Нам говорили, что 50 миллионов рублей надо будет, чтобы провести коммуникации. Я сделал всё за 200 тысяч. Ну то есть что значит я — вся труппа, весь театр и наши зрители, которые у нас к тому времени появились.
27 сентября 2004 года мы сыграли первый спектакль на Тургенева, 20. Стоял лютый холод, а на сцене артисты играли лето, загорали в спектакле «Птица Феникс». Зрители сидели в шубах. Артисты были синие.
Перед открытием этого дома как театра я сочинил историю и запустил ее в СМИ. История была такая: «Николай Коляда обнаружил в областном архиве запись о том, что А. П. Чехов, когда был в нашем городе, заходил в дом урядника Ивана Маева на улице Вознесенской, 20 (ныне Тургенева, 20). Чехов вошел и сказал: «Какие большие комнаты! Почему тут нет театра?» Потом он спросил хозяина: «Как вас зовут? Дядя Ваня? Ясно». А потом он вышел на крыльцо и, глядя на вишню, разросшуюся у крыльца, сказал: «У вас тут прямо вишневый сад».
Вишня и вправду у дома растет. «Журнализды» поверили во все это. Прописали все это на полном серьезе в своих газетах и показали это на своих ТВ. Я ржал. Мне было весело. Но народ вдруг в домик пошел.
Я придумывал каждый день новый проект, чтобы затащить публику в театр: «Театр в бойлерной», «Кино-Коляда», «Колядоскоп-театр», «Новогодние колядки», «Суп-театр». У нас все годы были аншлаги. Мест было немного, 56 всего, но при желании рассаживали сто человек.
Билеты стали подороже, артисты стали зарабатывать.
У многих актеров не было квартир. Мне пришлось снимать квартиры и платить за них из заработанных кассой денег. А потом мне стало жалко денег. Я начал копить. Купил одну квартиру, потом другую, потом третью. Сейчас у театра 13 квартир. Они принадлежат мне, но в сейфе театра лежит завещание, в котором говорится, что в случае моей смерти квартиры достаются тем, кто в них проживает. Это плохонькие квартирки в полуподвале, на первом или на пятом этаже хрущевки или в двухэтажной сталинке, но хоть какой-то угол.
Нас начали звать за границу. Мы играли нашего «Гамлета» даже в «Одеоне» в Париже, девять раз в огромном зале на 700 мест. И были аншлаги. Три года назад нам за заслуги, так сказать, перед городом и областью отремонтировали старый кинотеатр. Тут тоже мало места, но не сравнить с избушкой, где я так боялся пожара. Дерево ведь.
Труппа стала расти и расти. Появились очень хорошие актеры. И спектакли стали ничего получаться. Авторам (моим ученикам) я не плачу авторские. Себе тоже не плачу. Я вообще не получаю зарплату в театре. В месяц (сейчас) мне надо заработать на билетах только полтора миллиона рублей на зарплату. Актеры молодые получают тысяч 15—20, старики — до 50 тысяч, по разному, кто сколько сыграет. Каждый спектакль сколько-то стоит: массовка — 600 рублей, главная роль — 2000—2500 рублей. Плюс у каждого есть небольшой оклад — репетиционные, так сказать.
Я плачу за коммуналку, за электричество, воду, тепло. Поначалу город хотел с нас аренду 400 000. Я подал в арбитражный суд. Нас освободили от арендной платы как социально-значимый объект.
С городской властью отношения не складываются. Управление культуры не любит меня. Им там кажется, что я тяну на себя одеяло. А мне так не кажется. Они дают помещение для фестиваля «Коляда-Plays», а потом этим тыкают: мол, мы тебе же дали! Да ничего вы мне не дали. Людям все дается. Но объяснить это им я не могу, да и не хочу. Не помогали они и не помогают. Если уж что-то сделают чуть-чуть, то потом требуют полный комплект рекламы и благодарностей в СМИ.
Область помогает больше — здание дали вот. Дают грант на фестиваль. Или вдруг у меня какой затык на гастролях за границей — бывало, давали миллион. Не мне. А на билеты, на провоз декорации.
Те гонорары, что мы получаем за границей (они не такие большие) идут мне в карман, артисты работают за суточные — 35 евро в день. А мне в карман — значит, на новую квартиру для артистов, на новый спектакль. Я купил театру автобус за полтора миллиона, чтобы ездить на выездные.
Меня все, конечно же, любят. Или уважают и боятся. Все знают, что я добрый, но не добренький, но иногда, когда мне что-то не нравит-ся, я так разорусь, так разматерюсь и выгоню из театра в три секунды. Расстаюсь с теми, кто не любит театр, легко. Я мягкий как сталь. Я не самодур, на пустом месте не завожусь. Если кто работает — получи деньги, мне не жалко. Многие актеры работают в буфете, если свободны от спектаклей. Зрителям нравится. Это все приработок для них — триста рублей смена стоит. Аккомпаниатор, который играет перед началом на фортепиано, тоже получает триста рублей.
Я люблю ставить спектакли, писать пьесы, люблю руководить театром, давать задания, ходить по театру и выключать лампочки, протирать где-то пыль, люблю считать деньги.
Мы играем наш «черный хлеб» — детские сказки и комедии. Играем и фестивальные спектакли. В репертуаре — всякой твари по паре, на любой вкус. Мне надо, чтобы каждый вечер был аншлаг.
Мне вот радостно, что по моему примеру создан ЦСД в Омске. В Казани, в Астрахани. Они просто «сдернули» кальку с нашего театра. И слава Богу, и хорошо. Я высылал им устав театра, помогал советами. Говорил всегда: не верьте никому, только себе; посылайте всех нахер, никого не бойтесь, вы работаете для людей, поэтому ненавистников и прочую мерзоту гоните, а к чиновникам открывайте дверь ногой и требуйте: «Мы работаем не для денег, а для людей и чтобы самим было интересно жить, и потому — помогайте!» А вот насчет «не проси» — не согласен. Просить надо у всех. И нечего тут бояться.
Трудно мне, да. Но я счастливый человек.