Корреспондент ТЕАТРА. посмотрел иммерсивное кино с участием известного театрального актера Ларса Айдингера.
Связь между судом и театром у нас если не прямая, то, по крайней мере, очень тесная. И хотя суд этот многие называют не иначе как судилищем, резонно вопрошая «А судьи кто?», факт остается фактом: некоторое время назад юристы перешли границу между залом и сценой, а театральные деятели в ответ вынуждены были шагнуть со сцены в суд или даже за решетку. В результате всего этого критики освоили новый для себя жанр судебного репортажа, а артисты и режиссеры узнали такие словосочетания, как «выемка документов», «освобождение под залог», «домашний арест» и т.д.
Но если прежде театр и суд не очень пересекались, то кинематограф суда не боялся никогда, с самого своего появления в 1895 году. Действие десятков голливудских хитов и французских фильмов в жанре «нуар» происходит в зале суда, многие звезды получали свои долгожданные «Оскары» за убедительно сыгранные роли адвокатов, прокуроров и даже обвиняемых. Сценаристы обожают жанр судебного расследования за очевидность конфликта, а операторы – за киногеничность. Так что в наличии в программе 16-ого фестиваля немецкого кино, проходившего в Москве и России фильма «Террор – приговор выносите вы» (The Verdict), снятого в зале суда, не было ничего удивительного.
Кроме двух «но». Сценарий фильма основан вовсе не на реальных событиях, как это нынче модно, а на одноименной театральной пьесе, которую уже ставили во Франкфурте и Берлине. Причем драматург Фердинанд фон Ширах по совместительству еще и специализирующийся на уголовных делах адвокат, так что за соответствие сюжета духу и букве закона можно не опасаться. Компанию по фильму популярному в Германии писателю составили не менее популярные театральные актеры: Мартина Гедек, Бургхарт Клаусснер и Ларс Айдингер.
Но все-таки не участие звезд немецкой сцены (хотя на поединок убежденной в своей правоте женщины-прокурора Гедек и изворотливого, беспринципного адвоката Айдингера любо-дорого смотреть) и даже не актуальная тема (терроризм) привлекли на показ заядлых театралов. Дело в том, что одним из первых в кино режиссер Ларс Крауме использовал такой прием, как иммерсивность. «Как это?» – спросите вы. Все очень просто: у фильма два финала, и показывают – после нехитрых подсчетов – тот, за который проголосовали зрители. В Москве, как, впрочем, Германии, Швейцарии и Австрии, с большим перевесом выиграли Ларс Айдингер и его подзащитный в исполнении героического, хоть и слегка однообразного красавца Флориана Давида Фитца.
Чем кроме мужской доблести и привлекательной внешности так полюбился публике военный летчик, сбивший самолет со 164 пассажирами на борту? Тем ли, что нарушил приказ начальства и взвалил на себя всю тяжесть принятия решения, приведшего к гибели десятков мирных граждан? Или тем, что не дал спуска неизвестному террористу, захватившему направлявшийся в Мюнхен самолет? А, может, тем, что не смог ответить, как бы поступил, будь на борту его жена и малолетний ребенок? Спрашивать почему они его «оправдали», вероятно, надо у каждого из того большинства, которое решило, что предотвращение гипотетического теракта важнее убийства реальных людей. Я, голосовавшая за обвинительный вердикт, оказалась в явном меньшинстве и была абсолютно обескуражена тем, насколько невысоко у нас ценится жизнь отдельно взятого человека.
Свое решение я приняла довольно быстро – сразу после того, как прокурор сообщила, что военные власти не сделали ничего для эвакуации людей со стадиона, куда якобы направлялся захваченный самолет, и всем в зале (как кинотеатра, так и суда) стало ясно, что никакого иного исхода, кроме расстрела гражданского самолета, военные и помыслить не могли. Резолюция Евросоюза о противозаконности таких действий, запрещающий сбивать захваченные самолеты циркуляр нового немецкого министра обороны оказались для них не более, чем филькиной грамотой. А вот умело разыгранная карта террористической угрозы пришлась как нельзя кстати. Значит ли это, что наши мозги настолько пропитались чужими идеями, что думать самостоятельно мы не в состоянии? Или что в театре, за счет его живого воздействия, у рефлексии все-таки больше шансов?
Поверить, что на спектакле схожей тематики группы «Римини Протокол» зрители стали бы голосовать за оправдание предумышленного убийства – хоть и по самым благородным идейным мотивам – сложно. А ведь фильм Крауме весь построен по любимому Штефаном Кэги и принципу. Абсолютная документальность чувств (вдова погибшего на борту плачет, вспоминая найденный среди обломков ботинок, а высокий военный чин трусливо прячет глаза и юлит, поняв, что его поймали с поличным) и картинки (камера снимает только зал суда и лица выступающих – крупным планом – иногда позволяя увидеть на заднем плане Рейхстаг и другие постройки правительственного квартала) перекликается с постдраматическим подходом выпускников университета в Гиссене.
Но если в театре возможен разговор, диалог, диспут, то в кино ты оказываешься один на один со своим выбором. Ты не успеваешь не то что переубедить в чем-то соседа, но и сам как следует вникнуть в ситуацию, разобрать ее с разных сторон. Ты видишь картинку, а не живого человека, и реагируешь тоже не как живой человек, а как функция. Я вовсе не идеализирую театр, но, по-моему, именно в этом поспешном бесчувствии и заключается опасность иммерсивного кино. Не говоря уже о том, что человек существо социальное, и может мгновенно принять иное решение, если не уверен в своем выборе (или переменить его в соответствие с мнением большинства). Подобный спектакль с голосованием в финале вызвал бы восторг, а вот фильм в Германии ругали за развлекательный формат и манипулятивность.
Мне же он понравился. Своей прямотой, соответствием формы замыслу и интересным подходом. Высококлассные актеры как по нотам разыграли псевдодокументальное действие, оператор мастерски воссоздал атмосферу, а режиссер здорово все продумал и придумал. Смотреть кино было интересно и занимательно, и ощущение того, что присутствуешь на очень реалистичном, но все-таки спектакле нарастало с каждой минутой. Однако вердикт публики и последовавший за ним насквозь фальшивый финал, когда судья неожиданно меняет манеру поведения, а обвиняемый оказывается на свободе, шокировал меня настолько, что я подумала: пусть уж лучше кино остается самим собой и не пытается вслед за театром погружать нас куда-то, где мы совершенно не готовы оказаться.