За несколько дней после премьеры «Дон Кихот» Антона Фёдорова успел стать одной из самых обсуждаемых премьер сезона. Своим мнением делится Алена Солнцева.
«Дон Кихота» Сервантеса как только не ставили в театре и кино. Вернее так – как только не интерпретировали придуманные Сервантесом образы Дон Кихота и его оруженосца Санчо Пансо. Сам роман, написанный как пародия на популярный в свое время жанр рыцарских сказок, мало кто читал, но все помнят, как тощий идальго в рыцарских доспехах крушил ветряки, а его оруженосец, толстый Санчо, трусил рядом на осле.
Но узнать знаменитого рыцаря печального образа в мальчишеской фигуре персонажа нового спектакля в Театре Наций очень сложно. Тимофей Трибунцев не играет благородного, хотя и нелепого дворянина, его герой сразу представлен смесью Поприщина и Хлестакова, мушкетера и ковбоя, больного и одержимого, в общем, нечто невообразимое с пластиковой канюлей в носу. Тазик для бритья – очень маленький, на один помазок, прибинтованный к голове, дополняет его амуницию. Не лучше и «орудиеносец» – в рабочем комбинезоне и бейсболке: под кудрявым париком Семена Штейнберга невозможно узнать, тем более, что все существующие дефекты дикции у этого разносчика пиццы «Панса» налицо. Но изменения внешности героев тут не самое шокирующее.
Антон Фёдоров явно глубоко погрузился в историю романа, его трактовок, комментариев и интерпретаций. Слишком много в его спектакле пересечений разнообразных означаемых, символических фигур и неожиданных цитат. Разгадывать этот ребус очень интересно, хотя не у всех зрителей хватает на это терпения и усердия. Но главное всё же не контекст, а то, как режиссер решил разобраться с легендой о Дон Кихоте. Фёдоров поставил спектакль о безумии. О свихнувшемся человечестве, мозг которого перегружен фантазиями и реальностью, которые уже невозможно отличить друг от друга. Но безумие и свихнувшийся мир – общие слова, которые мало чего значат. Дон Кихот Фёдорова оказался историей человека, который не только сам видит мир по-своему, и мягко говоря, совершенно неадекватно, но и других заставляет – буквально под дулом пистолета, – принять его картину мира за единственно правильную. С упорством психопата этот тщедушный безумец подчиняет окружающих своим бредням. Дело не в ценностях – они у него как раз вполне общечеловеческие: Дон Кихот мечтает помогать обиженным и наказывать злодеев. Проблема в том, что и жертв, и обидчиков он назначает сам, и сам же воздает им по собственному разумению. Маниакальная убежденность в своей правоте – вот что им движет. Этот Дон Кихот сам готов страдать, получать побои и колотушки, и не замечает, что заодно с ним страдают и другие. В первую очередь, безмозглый Санчо Пансо, пытающийся обменять фантазии своего хозяина на собственные мечты о личном острове.
На фото – сцена из спектакля “Дон Кихот” / ©Ира Полярная
Место действия в спектакле принципиально остается неизменным. Это не странствие, Дон Кихот не путешествует: все его приключения совершаются в одном единственном месте – странном помещении, типа городской прачечной, хотя в её огромных стиральных машинах иногда полыхает огонь, а порой, в их барабаны залезают люди. В этом диковинном, но бесспорно узнаваемом пространстве обитают какие-то бездомные: бомжи ли, хиппи ли, люди без имени, без историй, готовые участвовать в любом затеянном Дон Кихотом балагане. Тут же несколько взятых в заложники родных и соседей воодушевленного тирана, оказавшихся в полной власти своего господина, который очень нуждается в свидетелях и зрителях для своих подвигов. Полные страха, они пытаются покинуть свою тюрьму («Как я устал бояться», – рефрен одного из них), но хозяин неуклонно пресекает эти попытки. Постепенно соблазн причинения добра овладевает не только Дон Кихотом, но и его пленниками. В погоне за безумной идеей стать самым благородным из всех рыцарей, их неистовый герой готов преодолеть любые препятствия, включая законы земного притяжения, и, в конце концов, в его сюрреалистический воображаемый «поход на месте» отправляется все наличное население.
Власть иллюзии, впрочем, иногда бывает уместной и продуктивной, и случается это – в искусстве, а более всего, в театре. Театр – второй, поскольку не такой явный, но тоже важный мотив спектакля. Драматург или режиссёр спектакля властен по собственному желанию создавать миры, наделять их смыслами или лишать их всякого смысла, и никто не обвинит его в безумии. В театре актёры легко превращаются в благородного рыцаря, дракона, волшебника или красавицу-принцессу, могут покорять великанов, сражаться с волшебниками, заступаться за обиженных и наказывать обидчиков. Так что именно театр – единственное место, где можно изменять мир под собственные представления без нанесения ущерба другим людям. И где, как не в театре, воплощаются любые фантазии – ярко, сказочно, а главное – совершенно бескровно. Зрителя в Театре Наций предупреждают – «это не по настоящему» всякий раз, когда на сцене стреляют, убивают, избивают и творят безобразие. Всё понарошку, всё лишь иллюзия, и потому не опасно, а смешно, забавно, гротескно, нелепо.
Кстати, для Сервантеса, живущего во времена повального увлечения Испании театром, как известно, слава драматурга была недостижимой целью, он всерьез мечтал «…стать для Испании тем, чем Сократ был для Греции. Жалящим оводом, побуждающим народ к борьбе». Но ему так и не удалось привлечь любовь публики, его кровавые «трагедии ужаса» не нравились зрителям, который с радостью увлекались легкими и написанными безо всяких правил комедиями Лопе де Вега. Ох уж этот зритель, вечно капризный и изменчивый, жадный до грубости и сомнительных развлечений.
Антон Фёдоров, устроивший на сцене настоящий балаган из импровизаций и грубых шуток, лихих розыгрышей и длинных, как роман Сервантеса, поучительно-сентиментальных историй, вывел на сцену и зрителей. Семейную пару из очень влиятельных кругов (в программке они обозначены как Герцог и Герцогиня) к их почетным местам на сцене сопровождает охрана; они чувствуют себя слегка неловко, но победительно, чванливо перемигиваются со знакомыми, оставшимися в зрительном зале. Супруга влиятельного лица (её великолепно играет Анастасия Светлова) заигрывает с персонажами, путая игру с реальностью, но довольно быстро сановные зрители включаются в сценическое действие, им уже хочется распоряжаться героями, ставить на них собственные опыты, и вот уже новоиспеченный губернатор Санчо вопит под розгами, реальность и иллюзорность совершают новый кульбит, стены обагряются настоящей кровью, а не клюквенным соком… Впрочем, не забываем, это театр, тут все не реально, однако испуганные зрители все же торопятся покинуть сцену.
Зато герою даётся еще один поворот судьбы, ведь дурной конец заранее отброшен, он «должен, должен, должен быть хорошим» (это Брехт написал, а не Набоков, и не Сервантес с Фёдоровым, если что). Отстиравшийся от крови и безумия Дон Кихот (или, быть может, Тимофей Трибунцев), как и положено в сериалах, то есть, в рыцарских романах, обретает счастье с явленной во плоти – очень пышной плоти – своей Дульсинеей. Впрочем, что он втирает ей о своих приключениях и куда ведёт, оставляя навек место своего долгого заключения в сценическом пространстве, нам неизвестно.
Поскольку свой спектакль «о костлявом, тощем, взбалмошном человеке, полном самых неожиданных мыслей, доселе никому не приходивших в голову», как характеризовал героя Сервантес, Антон Фёдоров поставил в богатом Театре Наций, бюджет на сценографические фантазии был выдан щедрый. Поэтому мир, который создала команда Фёдорова (он сам как художник спектакля, Надя Гольдман – автор мультипликации, видеохудожник Алан Мандельштам и Игорь Фомин – художник по свету), богат на визуальные эффекты, парадоксален и невероятно изобретателен. Зрителям показывают то волшебные горы, то душещипательный сериал в духе латинских мыльных опер, то обычную улицу где-то в Венесуэле или на Кубе, по которой, как в кино, иногда проезжает полицейский автомобиль; то пещеры, то мельницы, а однажды появится огромный китайский бумажный дракон, размером с вагон метро. У Сервантеса начитавшегося невероятных историй Дон Кихота свели с ума драконы, великаны, красавицы и верные рыцари. Дон Кихота в исполнении Тимофея Трибунцева свёл с ума куда более масштабный набор вымыслов и образов, которые в огромном количестве производит современный мир. Даже «Герника» Пикассо мелькнет среди проекций – что уже совсем, на мой взгляд, лишнее, потому что впрямую иллюстрирует то, что спектакль и так показывает три с небольшим часа.
На фото – сцена из спектакля “Дон Кихот” / ©Ира Полярная
Ковер этого «Дон Кихота» соткан из такого количества разнообразных нитей, что только перечисление их заняло бы больше страниц, чем можно себе позволить в современном тексте, тем более, что каждый из мелькнувших сюжетов в воображении может развиться в длинную повесть. Однако невозможно не упомянуть ещё один из мотивов этой пестрой саги. Женщины, которые оказываются внутри победного шествия героя от подвига к подвигу, все эти красавицы Лусинды, Доротеи, Атильсидоры, – и, конечно, Дульсинея, особенно привлекают внимание РПО (так сокращенно называет хозяина Санчо). Все они сплошь заколдованы, использованы, обмануты и преданы своими партнёрами, и все требуют немедленно вмешательства благородного рыцаря. Кажется, что у безумия этого мира есть параллель в каком-то явно психоаналитическом сне. Неистовая Доротея Натальи Рычковой в пыльном платье из красного бархата («костюмерная театра Советской армии», – читает на нем этикетку кто-то из персонажей) возглавляет армию новобранцев добра, буквально силком увлекая своих защитников к счастливому финалу.
Некоторым зрителям, привыкшим к сюжетно-линейному мышлению, не хватает в спектакле Фёдорова логики, последовательности и осмысленности. Как будто можно поставить спектакль о тотальном безумии, оставаясь внутри цельной картины. Увы. Картина неизбежно будет разорвана, как бумага, закрывающая в одной из сцен нишу с уединившимся было Дон Кихотом, к которому пришла целая демонстрация его последователей. Мир не оставляет никого в покое, можете не рассчитывать.