Корреспондент «Театра» вернулся с Ибсеновского фестиваля и описал современный норвежский театр на трех примерах.
«Враг народа» Петтера Нэсса в Национальном театре. Театр как ликбез
Норвежский актер и оскароносный кинорежиссер Петтер Нэсс (Petter Næss) поставил, наверное, самую короткую в истории норвежского театра версию ибсеновского «Врага народа»: все пять действий пролетают за час с небольшим. Такой конспективности поспособствовала эстетика немого кино — слова на протяжении почти всего спектакля заменены ритмичным джазом в духе 20-х и краткими видео-титрами в виньетках, тогда как одетые по моде начала прошлого века артисты двигаются по сцене с утрированной скоростью дозвукового кинокадра. Ближе в финалу пантомима мутирует в драму: когда становится не до шуток, персонажи машут руками сидящим над сценой таперам, мол, хватит, и внезапно начинают разговаривать. Так же внезапно наступает финал: изрядно набегавшийся, напоминающий Хью Лори времен «Дживса и Вустера» Бернар Арно в роли доктора Стокмана вроде готов во что бы то ни стало навести порядок в городе, как вдруг все как по команде расходятся от него в стороны. Не хочешь жить в мире иллюзии, терпи одиночество.
Удивительна же здесь, конечно, не мораль, удивителен вступающий с ней в конфликт монтаж аттракционов. Черно-белые видео-титры разлетаются на куски от брошенного в них воображаемого предмета; превращаются в онлайн-переписку со всевозможными «OMG», «LOL» и «GTG» над головами сидящих за печатными машинками персонажей; буквы стекают, звучат, прыгают. Не говоря о пластической партитуре: похоже, команда спектакля изучила полную азбуку мимики и жеста немого кино. И самое чудо из чудес для зрителя из России: все включается, выезжает, щелкает и загорается вовремя и так, как надо.
Странно бы было услышать здесь гражданский пафос, как в версии «Врага народа» Театра им. Маяковского. Общество в понимании норвежцев — гражданское по умолчанию, а Ибсен — в первую очередь сокровищница афоризмов. Во многом поэтому, когда получивший в этом году Ибсеновскую премию Петер Хандке со сцены Национального театра тихонько, но ненормативно послал всех, кто считает себя невиновными в кровопролитии нынешней войны в Европе, все сделали вид, что не заметили.
Бойкий спектакль Петтера Нэсса (Petter Næss) на Ибсеновском фестивале играли, кажется, каждый день. Отчасти, конечно, такая востребованность иллюзорна: спектакль рассчитан на 50 зрителей, его просто приходиться играть часто, чтобы смогли посмотреть все гости фестиваля. Малая сцена филиала Национального театра — Torshov — сама по себе любопытна. Предназначенный для эксперимента зал представляет собой нечто среднее между «Глобусом» Школы драматического искусства и сценой театра «Сфера», разве только сильно меньше и все в нем выкрашено в черный, как в ЦИМе. С другой стороны, то, что зал этот на «Враге народа» забит восторженными школьниками, позволит играть его каждый день вне рамок фестиваля, пока не посмотрит каждый юный житель Осло.
«Сванхильд» Ларса Ойно в Театре Жестокости. Театр о театре
Главного норвежского театрального экспериментатора по имени Ларс Ойно (Lars Øyno) в Москве пара сотен человек запомнили по слишком странному спектаклю «Горная птица», показанному в прошлом году на «Территории». Там все медленно двигались в норвежских народных костюмах и пели; перевода по требованию режиссера зрителям не предлагалось, поэтому мало кто понял, что вообще происходит. А между тем, то была мировая премьера неоконченного раннего произведения Ибсена.
«Сванхильд» в довольно уютном, похожем на московский кафе-театр «Мастерская» Театре Жесткости (Ойно — апологет учения Арто) продолжает опыты, начатые в «Горной птице», и снова поставлен по ранней неоконченной вещи главного драматурга Норвегии. Сванхильд — имя девушки благородного сословия, вокруг которой закручивается какая-то любовная интрига; в рецензиях пишут что-то про феминизм. Но из действия, театральность которого выкручена до сорванной резьбы, сюжет понять почти невозможно. Персонажи присутствуют на сцене все одновременно, поочередно декламируют, потом все вместе поют, плавно перемещаясь по сцене. И это все очень смешно.
Ларс Ойно как будто нахально троллит воображаемого оппонента-консерватора, требующего уважать театральные традиции. В качестве декораций он выставляет несколько аляповатых холстов, изображающих благостные пейзажи, артисты одеты с дотошной исторической точностью (громоздкие конструкции платьев и максимально сложные мужские тройки и цилиндры), действию аккомпанирует живая лютня и т.д. и т.п. Только на задник артисты как в самом неуклюжем любительском театре отбрасывают тени, а основное сценическое действие связано в основном как раз с неторопливой переменой костюмов от дневного к вечернему и неумелой игрой в крокет; чем же еще заниматься праздным норвежцам в 1860-е на свежем воздухе.
В таком заигрывании с категориями реализма, сценического действия, композиции вроде бы вообще нет места никакой «жестокости». Здесь как раз прячется главная и единственная интрига. Ларс Ойно в качестве исходного события использует сам факт исполнения пьесы Ибсена в системе Арто: артисты выходят продемонстрировать абсурдность идеи. При всей причудливости норвежской речи для российского уха, здесь из уст артистов она вдруг начинает звучать как перемотка аудио-дорожки назад; интонировать подчеркнуто напряженно и филигранно их как будто заставляет натянутая до предела внутренняя пружина. В финале пружину срывает — как по команде все вдруг сбрасывают натужную стать и начинают неистово вопить до полной потери сил.
«Игра снов» Калисто Бейто в Национальном театре. Театр как современное искусство
Голые женщины, кровь, гигантская стена во всю сцену Национального театра, мычащие зомби и свисающие с колосников вращающиеся деревья — удивительной красоты парад мизансцен по мотивам Стриндберга. Из сюжета пьесы мы помним, как трепетная, хрупкая дочь (в исполнении фееподобной Mariann Hole) богини Индры спускается с небес, чтобы поглядеть, как живут люди. В спектакле все начинается с кошмара — лежащая в чугунной кровати героиня кричит во сне от ужаса, а все последующее — подробности ее сна. В этом сне она будет поедать землю, вокруг будут носиться обезумевшие люди, рассуждающие о природе времени, а старость будет выглядывать из-за дерева.
Режиссер Калисто Бейто (Calixto Bieito) на пару с художницей Ребеккой Рингст (Rebecca Ringst), по сути, сочинили серию роскошных инсталляций, передающих привет вселенной Линча. Их очередность за исключением первой (с кроватью) и последней (с деревьями) не имеет принципиального значения, и важны здесь опадающие в мозг тезисы, вроде вот этого: «Все улучшатели кончают тюрьмой или сумасшедшим домом».
В случае с этим безусловно качественным образцом синтеза визуального и психологического театров сложно сказать, кто кому больше обязан успехом: норвежская команда знаменитому испанскому режиссеру или наоборот. Одно ясно точно — в МХТ им. Чехова (за неимением Национального) такой опус с участием первых лиц труппы стал бы событием века и сразу был бы снят с репертуара, тогда как для Осло это очередная достойная премьера почтенного театра.