Смена художественного руководства в Александринском театре, бурная деятельность «Балтийского дома» и успехи петербургских спектаклей на «Золотой Маске» создали иллюзию, что театральная жизнь второй столицы снова налаживается. Внимательный взгляд изнутри свидетельствует, что отдельные удачи все же не отменяют системного кризиса. А кризис, в свою очередь, не отменяет надежды на его преодоление.
Еще совсем недавно казалось, что время в петербургском театре так и останется «посттовстоноговским». Что русскому психологическому театру в России нет альтернативы, да и черта ли в этой альтернативе, пока существует МДТ. Что, дойдя до середины Невского проспекта, случайный зритель должен неминуемо угодить либо в лапы к развеселой Сцилле, иначе именуемой Театром Комедии, либо в пасть к монументальной Харибде, иначе называемой Александринкой. Что самую главную актрису Петербурга всегда будут звать Алиса Фрейндлих и что вообще в Петербурге обязательно должна быть самая главная актриса. Что бульваров в городе практически нет, а бульварные театры очень даже есть, и тамошние постановки надобно уважительно именовать «коммерческими» (ибо они имеют отношение к коммерции, чьи тонкие резоны доступны не всем), а вовсе не провинциальной халтурой, как можно было бы невзначай подумать. Что Андрей Могучий, Лев Эренбург, Анатолий Праудин, Григорий Дитятковский, Виктор Крамер, Юрий Бутусов — это все горячая режиссерская молодежь, к чьим смелым и в общем даже любопытным (но, разумеется, еще таким незрелым) опытам надо очень и очень присмотреться, а уж потом можно и постановку доверить. В настоящем театре.
Благородный консерватизм, сдобренный для пикантности внушительной понюшкой маразма, — едва ли не главный театральный тренд Петербурга. Однако утверждать, что все питерские театры гордятся своей закоснелостью или никогда не делали попыток переменить участь, было бы нечестно. Делали. Пытались. Некоторым даже удалось. Иным нет — но и их руководители в свою очередь вовсе не являются восторженными почитателями трактата «о вреде всех реформ вообще». Просто в большинстве случаев дело заканчивалось тем, что (если уж говорить о художественном результате) театры попадали в десятку в минус девятой степени. Но смутное, не лишенное творческих устремлений беспокойство, «острый запах судьбы», как сказано у классика, нет-нет да и нарушает респектабельный послеобеденный сон петербургского театра.
Александринка
Валерий Фокин последователен и в том, что делает сам, и в том, каких режиссеров приглашает на постановки. И до фокинского «Ревизора» в Александринском театре конца прошлого века крайне редко, но случались серьезные спектакли. Смотреть на то, как они быстро и бесследно гибнут, поглощаемые местным жирным болотом, было нестерпимо больно. Эффект сегодняшней Александринки — не только в «европейской ориентации», но и в абсолютной непреклонности эстетической позиции. Никакие обмороки гоголеведов, никакие истерические вопли местных «ряпушек и корюшек», взволнованных чуждыми нашим традициям «холодом» и «рациональностью» нового александринского стиля, поколебать артодианскую «неукротимую решимость» театра, осмелившегося стать театром, неспособны. Без холода тут не обойтись никак. Вшей вымораживать надо.
Город (вернее, то, что театральный люд обычно именует «городом») едва не подавился, но все-таки проглотил горькую александринскую пилюлю, поневоле смирившись с происшедшими в театре переменами. То ли решив, что, дескать, ладно, пусть уж понаслаждаются там до поры своими модными «европейскими штучками» (Александринка, несмотря на всю роскошь интерьеров и обаяние исторической традиции, не столько «империя», сколько «анклав»), то ли посчитав, что смелые «творческие планы» других солидных питерских театров куда более серьезны, не говоря уже о том, что их-то опыты выгодно отличаются искрометной театральностью и всепобеждающим гуманизмом.
БДТ
Нет ни малейших сомнений в том, что БДТ имени Товстоногова жаждет творческого обновления. И то, что после смерти Кирилла Лаврова театр возглавил Темур Чхеидзе, явилось итогом обдумывания всех заинтересованных сторон. А досадный кризис, настигший Григория Дитятковского и с очевидностью проявляющийся, едва режиссер выходит на большую сцену театра, — явление временное.
Сразившая театр после ухода Товстоногова депрессия — что может быть понятнее? Непонятно лишь, почему она длится двадцать лет. И усугубляется с годами. Чхеидзе, призванный «хранить величие», в собственных спектаклях с этой задачей справлялся успешно: пригодное к сохранению было сохранено. Но ответственными за «свежую кровь» были назначены в свое время режиссеры Максимов и Пинигин, чьи профессиональные кондиции можно назвать сомнительными лишь из сугубой вежливости. Театр их режиссерские опыты пережил (на это ушли годы), но навязанной третьесортности так и не преодолел. Итогом перемен в БДТ стала какая-то грустная растерянность: то зовут Анатолия Праудина (и он ставит интересные спектакли, что, правда, сжить их со свету не мешает), то, наоборот, из Москвы выписывают Сергея Яшина. Вроде бы приглашают все еще числящегося в молодых Андрея Прикотенко, однако ставить ему дают «Лето одного года» («На золотом озере») с Фрейндлих и Басилашвили в главных ролях (а это как минимум означает, что «самовыражаться» режиссеру нужды нет). Вроде бы решаются на головокружительную смелость — зовут угодившего в «диссиденты» Владимира Золотаря, да еще и поручают ему современную пьесу. Но пьеса эта — «Мерси» Игоря Шприца, протухшая еще тогда, когда в РАМТе ставили спектакли про джинсовый дефицит и ужасных «неформалов».
И все это не просто тактические ошибки — это отсутствие стратегии. Театр, который не движется никуда, постепенно съезжает даже с собственного фундамента, что, собственно, и произошло в реальности. БДТ сейчас обречен на длительный ремонт и странствие по съемным квартирам. Если это не знак судьбы, то судьбы нет и вздор ее знаки.
Балтдом
Контрастом к саморазрушительной осторожности БДТ — экстатические метания «Балтийского дома». Этот театр пытается меняться постоянно, иногда это ему удается проделать на протяжении одного спектакля, и угадать, чего он в следующий раз захочет —”революции или севрюжины с хреном«, — решительно невозможно. Для утверждения инновационных намерений там даже есть специальный спектакль, он так и называется: «Перезагрузка».
На сцене Юрий Стоянов, облаченный в памперс, — потому как герой его «перезагрузился» до младенческого состояния. Наглядный пример того, как излишняя резкость движений приводит к вывихам и необратимым уродствам. Подобные художественные «недолеты» и «перелеты» случаются в Балтдоме постоянно: то нам предлагают поверить, что поляк Хенрик Барановский и болгарин Борислав Чакринов — серьезные фигуры в театральной Европе, то дают провалиться Андрею Прикотенко и Виктору Крамеру, а то ведущим режиссером театра оказывается Йонас Вайткус, чьи режиссерские победы находятся в далеком прошлом, а сегодняшнему Балтдому достались, натурально, «пьедесталы, которые выше побед». Временами тон задает Игорь Коняев, чрезвычайную скудость художественных решений искупающий по обыкновению лишь неприкрытым цинизмом (разница между «Изображая жертву» и «Запретным дневником» Ольги Берггольц несущественна), но тут как раз выпускает «Москву — Петушки» громокипящий Андрей Жолдак — и Владас Багдонас становится премьером Балтдома (периодически играя еще и в «Дрозде черном» Вайткуса).
Участие Багдонаса, а также «камео» в «Чайке» приглашенных Адомайтиса и Будрайтиса — это как минимум ностальгически обаятельно. Но даже самый смелый проект (а «Балтийский дом» из репертуарного превращается в проектный театр) не в силах противостоять общей тенденции: тяга к разнообразию оборачивается эстетической всеядностью и закономерно приводит к нестабильности художественного результата. Ни один — даже удачный — спектакль не влияет на другой, театр художественно «обнуляется» перед каждой новой постановкой. Попробовавшие, а точнее, «понадкусавшие» множество несхожих режиссерских манер актеры перестали быть труппой (что не беда — за годы пребывания Тыкке у власти в Балтдоме сложилась очень слабенькая труппа), но самостоятельными «творческими единицами», готовыми нести ответственность за спектакль наравне с режиссером, так и не становятся.
Поэтому устойчивый облик «Балтийского дома» по-прежнему определяет ежегодный фестиваль, а вовсе не собственные спектакли. Однако там еще живы воспоминания о золотом периоде начала века, когда под одной крышей уживались «Формальный театр» Андрея Могучего, Экспериментальная сцена Анатолия Праудина, ныне почившие «Фарсы» Виктора Крамера и здравствующая уже в иных масштабах «Потудань» Руслана Кудашова. Экспериментальная сцена все еще каким-то чудом продолжает жить в Балтдоме, да и долгожданная премьера «Трех сестер» Льва Эренбурга была сыграна именно на тамошней Малой сцене, — а это означает, что «Балтийский дом» остается одним из немногих городских театров, где что-то происходит.
Театр им. Комиссаржевской
Но даже те театры, чьи мечты, кажется, исчерпываются формулой «хочу быть дома с баранками», вовсе не чужды творческим поискам.
Театр имени Комиссаржевской который год не может отыскать Александра Морфова, а найдя, не может надолго удержать. Последний раз режиссер делал театр счастливым года четыре назад, выпустив там «Сон в летнюю ночь» — труппа аматеров-мастеровых под руководством Сергея Бызгу, разумеется, стала центром спектакля. Уже давно замечено, что закулисная рефлексия — главный источник вдохновения Комиссаржевки, наиболее яркие ее спектакли в милом старомодном духе «театра для людей» связаны именно с историями об актерах, клоунах и лицедействе. Но даже Морфов, которому такая форма «театральности», кажется, особенно близка, все глуше и неохотнее звенит шутовскими бубенчиками. А в пустующее режиссерское кресло то по-хозяйски усаживается Игорь Коняев («стабильность» посредственности вполне в моде и духе времени всеобщей «стабилизации»), то в него присаживаются, чтобы вылететь сразу после провальной премьеры, люди, чьи фамилии нет нужды запоминать. Надо отдать должное Виктору Новикову, руководителю Комиссаржевки, — он быстро снимает катастрофические спектакли с репертуара (хотя и не все). Но то, что они там появляются с досадной регулярностью, — факт, которым не приходится гордиться. Нишу между спектаклями Морфова, единственным спектаклем Крамера и черт знает чем занимают скромные домашние поделки в жанре пошловатого телесериального «мыла». В театре идет спектакль под названием «Шесть блюд из одной курицы» по пьесе Ганны Слуцки — ну так вот, подобных «блюд» там на самом деле куда больше. Все это свидетельствует лишь об одном: вожделенный театром «крепкий средний уровень» режиссуры и общедоступная театральность достижимы ничуть не легче, нежели осуществление иных, куда более смелых амбиций. Усталая погоня за вчерашним днем утомляет не меньше авангардных поисков.
Театр им. Ленсовета
Но бывает и хуже. Может случиться то, что произошло в театре имени Ленсовета. Там постарались на славу все мечтатели, оказавшиеся неподалеку. Мечтавший о настоящем парижском бульваре посреди Владимирского проспекта покойный Владислав Пази (чье исключительное личное обаяние какое-то время поддерживало веру в эту утопию) оставил труппу в плачевном состоянии: играть, не кривляясь, там, похоже, разучились надолго.
К тому времени Бутусов, Хабенский, Пореченков и Трухин уже не ждали Годо, а служили в МХТ. Молодежь, обученная Пази, оказалась лишь условно пригодной к работе в театре. Комитет по культуре, размечтавшись в одобренном государством направлении, применил «нанотехнологию» в отдельно взятом коллективе — ленсоветовскую труппу возглавил третьестепенный режиссер Гарольд Стрелков. Потому что молодой и ученик Петра Фоменко. (И никого не смутило, что в центре города в назидание потомкам уже возвышается Театр Комедии, возглавляемый незыблемой Татьяной Казаковой, торжественно именуемой ученицей Анатолия Эфроса и наследницей Джорджо Стрелера) Стрелков поставил немало расписных разухабистых спектаклей, проявил себя гостеприимным хозяином, позвав видных мечтателей Татьяну Москвину и Романа Смирнова, чья «Последняя жертва» заставила окончательно расстаться с последними иллюзиями по их поводу (модель «доронинского МХАТа» на петербургской сцене оказалась еще смехотворнее, чем в оригинале). Пригласил Стрелков и надутого местными доброхотами, как воздушный шарик, молодого Андрея Корионова (тот отгрохал «Дракона», в котором сам Дракон оказался милягой, терпящим злую напраслину, зато негодяй Ланцелот в финале обрастал чешуей, — в общем, спецслужбы господина Дракона были очень довольны). И с этой сцены успел свалиться Андрей Прикотенко (ему в последнее время как-то особенно не везет), а под конец приехала служба спасения в лице Анатолия Праудина (поставившего остроумных «Циников»). Тот по своему обыкновению почти успел привести в порядок работавших с ним актеров, но было уже поздно — Стрелкова сняли. Театр возглавил Юрий Бутусов, и теперь Театру Ленсовета, бледненькому и хилому, как после тяжелой болезни, вновь доступны робкие надежды на выздоровление и перемены к лучшему.
И другие
Не покидают эти надежды и «Приют комедианта» (Виктор Минков доверчиво открыт для всего нового, молодежного — ничего удивительного, что иммунитет театра несколько ослаблен и «Приют» подхватывает любые новые тенденции, включая вирусы и режиссуру Андрея Корионова). Благодаря усилиям Анджея Бубеня в городе появился Театр на Васильевском, избавивший от агонии Театр Сатиры в том же здании и собравший крепкую труппу за короткий срок.
Возглавляемый Львом Додиным МДТ в очередной раз подтвердил, что система Станиславского не догма, а руководство к действию, выпустив спектакль, породивший жаркие споры, — «Три сестры». Несмотря на то, что закрытый для внешних воздействий МДТ, будучи авторским театром, сам себе контекст и в нем происходят естественные и закономерные перемены: молодые ученики Льва Додина занимают все более активное место в репертуаре театра, тесня подчас додинских корифеев.
По непроверенным данным, готов встрепенуться провинциальнейший Молодежный театр на Фонтанке — там теперь два здания, одно из них вполне современное. И в нем отчебучивать те же хохмы, что обычно, уже неловко. Там осмелились на «Валентинов день» в режиссуре Алексея Янковского. Там ожил Владимир Туманов, поставив весьма изящную «Позднюю любовь». Под рукой Адольфа Шапиро начал было приобретать человеческий облик даже ТЮЗ имени Брянцева. И никакие пожарные оказались не в силах прекратить деятельность Инженерного театра «АХЕ» — изгнанные с Камерной сцены Театра на Васильевском, «ахейцы» показали новый фантастический проект «Депо гениальных заблуждений» в Галерее современного искусства.
В петербургском театре начала нового века все еще возможны «гениальные заблуждения». Если что-то и способно им помешать, то это, пожалуй, призрак Бернарды Альбы, который вновь бродит по питерским подмосткам (он, как известно, появляется там, где идеи заканчиваются, а бесхозные актрисы, наоборот, скапливаются). Его уже видели в МДТ, совсем недавно он возник в БДТ, а теперь, говорят, ждут его в Комиссаржевке и в Молодежном. Старуха Бернарда, помнится, грозилась наглухо запереть дом на восемь лет в знак траура. Ну что ж, траур — даже если это траур по почившим театральным стилям — дело святое. Главное, чтобы было потом, кому отпереть. Хотя бы тем, кто твердо решил остаться снаружи.