Странно и быстро ушедшие от нас Петр Луцик и Алексей Саморядов, чью прозу инсценировал Михаил Дурненков в «Сказке о том, что мы можем, а чего нет», обращаются к псевдолубочной фольклорной стихии. Помните «заветные сказки» Афанасьева? То еще чтение для детишек. Впрочем, и братья Гримм не уступят ему ни в черном макабре, ни в похабных шутках и намеках. Стихия народа, народной души вообще речка довольно мутная. Оттого и кажется, что невозможно с ней совладать, не наведя прежде порядка.
Режиссер Марат Гацалов вместе со сценографом Ксенией Перетрухиной аккуратно разделили пространство зрительского опыта на четыре части, поставили между ними картонные перегородки. Вот он неизбывный совок ДСП, красных огнетушителей, кожаных диванов и бесчисленных папок-скоросшивателей. Скоро шьются дела, резво скачут оперативники, хрипят с перепою в рацию всевозможные начальнички.
Мы смотрели премьерный спектакль на Малой сцене МХТ вместе с немецким философом и театроведом Хансом-Тисом Леманом 22-го октября, за день до московской презентации его книги «Постдраматический театр», и он сразу сказал, что постановка раскручивает всегдашнюю проблему неизбывного противостояния между порядком и воображением.
Сидя в одном из четырех отсеков-загончиков, не подозреваешь, что пространство тут куда шире и длиннее. Оно охватывает, пожалуй, весь этот дичок, всю эту нынешнюю русскую действительность — вот уж поистине дикое поле. Клаустрофобная, тесная жизнь, хватающая за горло жестокостью и насмешливым абсурдом, бессмысленным культом силы и тупой прагматикой вассальной зависимости.
Вот он начальник отделения, истинный русак Олег Григорьич Махмудов (его играет Алексей Кравченко). Вот отлично прижившиеся тут же проститутки, а вот православный батюшка, больше похожий на бизнес-тренера, предлагающего свои магические формулы на все случаи жизни. Вот рядовые оперативники, заглядывающие в глаза начальству, и милицейские стажеры, вытягивающиеся во фрунт даже перед пустым креслом.
В первые минуты мешала подзвучка. Но довольно скоро стало ясно, что актеры ходят не просто по пустым коридорам, где от человека остается лишь доносящийся издали развоплощенный голос, но где-то там, в заводях и закоулках бескрайних (мифологических?) пространств.
Оттуда, с Яузы-реки, является перед нами и вдова, фольклорная красавица и веселая мошенница Марина Калашникова (актриса «Школы драматического искусства» Наталья Кудряшова — она из последнего васильевского набора, из его актерской лаборатории). И пошло-закрутилось! Рыжая ведьма не покорилась доблестным ментам, да и вообще бросила вызов самому главному. Сгустились злые чары — и наш удалец, перед которым все стоят по струнке, в омуте постыдной слабости, и нет ему ни помощи, ни спасительного зелья. Напрасно девки таскают тряпичную куклу обессилевшего Махмудова из угла в угол родного отделения: кусок ему в горло не идет, глоток водки не льется, радости плотские немилы. И призывают тогда на помощь, как Конька-Горбунка, храброго да хитрого секретного агента, натурального гэбэшного богатыря Костю Некрасова (Иван Ивашкин). Просит он, как водится, бумагу державную о четырех сургучных печатях да пару наганов с серебряными пулями. Но и ведьма не лыком шита: у ней и козней хватает, и обольщений довольно — на всех наберется.
В какой-то момент мы, зрители, сидящие в своей картонной клетушке, видим как начинает расползаться по швам этот вроде бы надежно сколоченный мужской мир силовых разборок и взаимного сведения счетов, — мир, где всё прежде так ловко и гладко решалось «по понятиям». Идут трещинами привычные перегородки, и в буквальном смысле едет крыша, открывается звездная высота над головой — словно Кантовский нравственный порядок. Когда рухнули стены, стало видно, что нас много, можно посмотреть друг другу в глаза.
Агент Костя так и не уговорил Марину покориться силе и порядку. Как не было вдовы. Но и Махмудов тоже выпрастывался из своих прежних оболочек, сидел полуголый, и страшен был ножичек, сам собою игравший в его руке.
Раз уж я начала свой рассказ с отсылки к Кире Муратовой с ее «Чувствительным милиционером» (парафразом знаменитого приговского стихотворного цикла, посвященного достигшему фольклорных высот герою – «милицанеру») и к «Дикому полю» Калатозишвили, не могу не вспомнить еще один давний фильм на сходную тему. Это, конечно же, «Мой друг Иван Лапшин» Алексея Германа, который сейчас только, недавно, показывали в ретроспективе Венецианского фестиваля. Помню, как в ранней юности смотрела его и думала, что вот бывает, садовники в декоративных парках закладывают в дупла деревьев здоровенные камни. А деревья продолжают расти, и живой сок как-то течет по их жилкам. Кора ложится волнами, а стволы образуют уродливые, но по-своему прекрасные, совершенно дикие формы. И есть в этих сказочных фантастических формах нечто заманчивое, даже прельстительное, со стороны безмерно увлекательное. Со стороны, но не внутри, где дышать по-человечески совсем не получается.