Фотография: Дмитрий Матвеев
Мир знает Эймунтаса Някрошюса как режиссёра, который акцентирует внимание на частном — и приводит его к общему, объективное превращает в субъективное, а потом доказывает что объективнее этого самого субъективного ничего нет.
Что бы ни ставил Някрошюс, он всегда тяготеет к разговору о вечном, так что и до просмотра «Бориса Годунова» по трагедии Пушкина можно было предположить, какие акценты будут расставлены в тексте и какие смысловые векторы выберет режиссер.
Всё оказалось не столь предсказуемо. В своём спектакле Някрошюс выстроил некую вселенную со своей архитектурой, архетипами, общественной иерархией, но почему-то на этот раз не сконструировал человека, который прежде всегда вставал в центр его постановок. Здесь же главными оказались собирательные образы «власти» и «народа», лишённые какого бы то ни было харизматического лидера. В самом начале спектакля мы видим эдакую Stairway to Heaven, перспективно уходящую под колосники (сценограф спектакля — сын режиссера Марюс Някрошюс). На ней сидят Годунов (Сальвиюс Трепулис ) и Николка (Повилас Будрис). Это та самая лестница, с которой регулярно падает в своих снах Гришка Отрепьев. Наяву же с неё летит каждый, кто пытается подняться. Словом, единственный портал между «верхом» и «низом», очевидно, перестал функционировать. И, казалось бы, присевшие здесь Николка как высший представитель блаженного русского народа и Годунов как высшей представитель блаженной русской власти, пытаются договориться о том, как этот портал починить. Но никакого диалога сложиться не может, так как общий язык давно утерян: голос толпы для Бориса значит не больше, чем противный лязг стула, который возит вокруг него Николка, очевидно, пытаясь что-то объяснить. Этот скрип Борису куда легче остановить волевым движением руки, чем понять.
Другой разговор, что и Годунов в выстроенной Някрошюсом вселенной не является высшей точкой власти, так же как и Николка — не олицетворение народа. Оба они слабые, оба друг друга боятся, оба в чём-то хотят походить друг на друга. Но всё тщетно. Коронованный Борис выйдет на площадь в футболке, напяленной поверх пальто — так её носит и юродивый, но это ничуть не сблизит его с народом, расстелившим цветную клеенку в ожидании царских милостей и получающим бутыли с водкой вместо требуемой музыки.
Хотелось бы утверждать, что в спектакле Някрошюс говорит о природе власти, природе государственности, природе смуты, но на самом деле речь идёт о сегодняшней политической ситуации. Приближенные к царю бояре постоянно воруют то водку, то воздушные шарики, то даже кремлевские часы. Шуйский и Воротынский символически выковыривают себе глаза, чтобы принимать судьбоносные решения, не глядя по сторонам. А Годунов с его грехами имеет к происходящему достаточно косвенное отношение — излишне человечен. Он будет припадать к огромному радиоприёмнику, чтобы услышать голос свыше, но для него оттуда донесётся только громкий белый шум. Он будет прижимать к этому приёмнику юродивого Николку, но и тот сможет разобрать лишь мелодии московского радио. Как, собственно, и все остальные.
А тем временем в Литве ходит Гришка Отрепьев (Марюс Рябшис) — человек плотной комплекции, авантюрист и любитель помахать кулаками. И если относиться ко всей московской придворной шайке как к мафиозной структуре из сериала «Бандитский Петербург» (лидер здесь, конечно, Шуйский), то, разумеется, Лжедмитрий и его подельники — это бандиты новой формации, эдакие братки в кожаных куртках, которые после долгой пафосной речи о судьбах мира вставят капы в зубы и голыми руками пробьют себе путь к власти. Отрепьев у Някрошюса — классический представитель этой среды: даже диалог с Мариной Мнишек у фонтана, представленного здесь в виде кучи шипящих шлангов и от того больше похожего на террариум со змеями, закончится грубоватой пацанской «разборкой».
В качестве третьей стороны в «Борисе» выступает народ — глупая масса, способная снять свои «народные оковы» (огромные деревянные валенки, превращающие каждого в калеку) только тогда, когда власть вознесётся на вершину своей небесной лестницы. Толпе и невдомек, что она является главной причиной страха верхушки, что бОльшая часть разговоров в Кремле посвящена тому, как избежать народного гнева. Но только под чьим-то гнётом, не важно под чьим, этот народ чувствует себя умиротворенно. Главная смута происходит не во власти, а в обществе, у которого вдруг отняли идола для поклонения, и оно готово поклоняться кому угодно: хоть Борису, хоть Отрепьеву. Главное — поклоняться.
Някрошюс выстроил на сцене условный мир государственных и моральных взаимоотношений, в котором давно нет надежды на правду, совесть и прочие глупости. В основе этого мира лежит полный разрыв земного и высшего, подчёркнутый массой метафор. Но, к сожалению, из спектакля пропала знаменитая «вертикаль», которую Някрошюс тщательно выстраивал в «Отелло», в «Гамлете», в «Песне Песней» и так далее. Здесь отсутствует некий труднообъяснимый элемент, с помощью которого важные чувства проникают в зрителя через кожу, минуя разум. Словом, в «Борисе Годунове» Някрошюс — мастер масштабных психологических фресок — решил вдруг взглянуть на мир в общем, а не в частности — и потому рисунок оказался размытым.