© Андрей Безукладников / «Электротеатр Станиславский»
Корреспондент ТЕАТРА. – об «Орфических играх» и о том, как «Электротеатр Станиславский» побил свой же рекорд.
Предыдущий рекорд – пятидневные феерические шоу «Сверлийцы» и «Золотой осёл». Сравнивая с 24-часовой «Горой Олимп» Яна Фабра, заметим, что тайминг «Орфопанка» – минимум 48 часов.
У Бориса Юхананова для «Орфопанка», как мы позволим себе назвать игры «орфического» поколения учеников МИР-5, есть вполне определённые термины, вписанные в подзаголовок программки: «Разомкнутое пространство мифа. Новопроцессуальный проект на основе мифа об Орфее. Единый поток из 12 спектаклей». Про миф и процессуальность скажем позже, а вот единый поток хлынул на зрителей сразу. Первое следствие непрерывной смены 33 сцен, которые режиссёр назвал фресками, ощущалось уже в конце первого дня – стало трудно вспоминать происходящее, каждая следующая фреска настолько плотно и точно вписывалась в пространство света и звука, что начисто вытесняла из памяти предыдущую.
За сценографию, по-видимому, отвечал Иван Кочкарёв. Разнообразие цветовых решений фресок превратило «Орфопанк» в кинетический музей инсталляций, выстроенных вокруг гигантского дольмена, делящегося на 15 частей. В программке сто артистов перечислены, причём худрук театра и режиссёр этой феерии вписан строго по алфавиту, последним. То есть «единый поток» – это вполне ситуационистский концепт, без авторов музыки, танцев, сценографии, текста. Нет ни названий фресок, ни краткого описания, как это было в мощном 40-страничном буклете «Золотого осла». Зато следует признать: МИР-5 в кумулятивном и тотальном воздействии на зрителей шагнул дальше, чем «Золотой осёл». Как будто похожие по типу работы с артистами «Модули Золотого осла» были предвратным состоянием, а теперь прошли через сами условные «врата посвящения».
В программке есть страница с терминами абстрактной математики из теорий групп и множеств: изоморфизм, биекция, инъекция и сюръекция. Это очень хорошо и даже совпадает по стилю с «Мнимостями в геометрии» Павла Флоренского, где был выведен физический и метафизический смысл мнимости. А смотрите, как легко входит «инъекция» в тело театра: если два образа при отображении совпадают, то совпадают и прообразы. А «сюръекция» оказывается основным понятием театроведения: отображение множества Х на множество Y, при котором каждый элемент Y является образом хотя бы одного элемента Х.
Ради демонстрации сюрреализма и сложности структуры «Орфопанка» я долго спрашивал у артистов, кто играл пары Орфей-Эвридика в первый день. Они и сами с трудом вспомнили. В первой дневной фреске Александр Новицкий и Екатерина Дубакина. Во второй – Павел Архипов и Даша Гусакова, Игорь Макаров и Алина Котова, Ваган Сароян и Маша Ватачи. Первая фреска вечера – Ада Карина и Ваган Сароян, Екатерина Дубакина и Алексей Алексеев, Катя Логинова и Алекс Эйдлин, Анна Хлёсткина и Юрий Васильев с Игорем Макаровым. Вторая фреска – Алексей Алексеев и Вера Романова. В третьей фреске вечера – Аня Хлесткина и Антон Ощепков, Николай Берман и Евгения Веснина. Кроме того, мелькнули парочки Дима Борисов и Вика Петренко, Света Сатаева и Вячеслав Корниченко. И это только первый день.
Текстовым телом «Орфопанка», состоящего из 33 фресок, стали два классических модернистских текста, Жана Ануя и Жана Кокто, написавших своих «Евридику» и «Орфея» в 1941 и 1926 годах соответственно. Конечно, эти пьесы только в самом общем абрисе отсылают к классическому мифу. Огромное количество первоклассных художников, писателей, режиссёров, композиторов обращались к этому мифу. Причём классические оперы и картины не интересны в плане поиска утраченного смысла мифа, а вот напряжённые постмодернистские попытки 20-го века способны нас продвинуть. Например, вместо «Орфея» Кокто можно было смело взять «Смерть в Венеции» Томаса Манна и «Жестяной барабан» Гюнтера Грасса. Так что произошло в мае 18 года 21 века в «Электротеатре»? Главное, что это совсем не концерт «Поющих гитар», игравших первую в СССР рок-оперу «Орфей и Евридика» в древнейшем 1975 году. Там сразу был музей, а здесь произошёл разомкнутый в бесконечность фрактальный процесс поиска новых контекстов.
Фрески потенциально стремятся стать настолько разными, насколько это вообще возможно на сцене. Потому что очевидным образом задачи были поставлены разные – где перфоманс, где док-театр и автоархеология, а где и сгущённые сливки почти невыносимого психологического театра имени Станиславского. Нет, иногда получалось сыграть голосом, мимикой и жестом хорошо, но это делали уверенно три-четыре прирождённых актёра-актрисы, остальным совсем нельзя это делать. Так что актёры бились сами с собой, пытаясь не играть. Играть в древнем смысле человек уже не может, зато режиссёрски может выдёргивать коврик из-под статичного восприятия зрителей, вкладывая новые контексты, то есть образы. Играть в древнем смысле – жонглировать личностями как масками, и это «сталкинг» в смысле Кастанеды или «театр жестокости» в смысле Арто, или «бедный театр» Гротовского, где надо было обнаружить нечто, лежащее глубже одноразовой личности. Это сродни задачке ещё при жизни отправиться в мир мёртвых, то есть настоящая игра – миф об Орфее, недаром он придумал все искусства разом.
По сути, ребята играют разнообразнейшие истории любовных разочарований, и если в тон бесконечно повторяющихся диалогов входят собственные переживания, всё получается. От первого вечера остался в памяти именно детский танец Николая Бермана, бывшего театроведа, а ныне режиссёра и перформера. В одной из сцен он пошёл на классический подвиг, был усыпан, облит и вымазан сотней пищевых продуктов, но упорно, отплёвываясь, продолжал твердить «Памятник» Пушкина. Сейчас понимаю, что мастер Юхананов чрезвычайно тонко и точно выстраивал сквозное действие общей орфической идеи, которую можно определить так: метаморфоз от жизни к смерти и обратно внутри бытовой небывальщины каждой мизансцены. Зная его метод работы с модулями «Золотого осла», предположим, что он наслаивал, разбавлял или сгущал режиссёрские и актёрские этюды, пока сквозная метаморфическая идея не становилась видна.
О многообразном влиянии орфических гимнов, учений и рапсодической теогонии на философов ранней и поздней античности, на алхимию, христианские эзотерические ордена и теософов есть огромная научная литература. Интересно обратиться к «Аргонавтике», где Орфей рассказывает историю о своем участии в походе Ясона, и в том числе сообщает: «И что предначертано душам смертных, повергнутых в дремоту, на их страшных путях блуждания во сне; знаки и знамения; пути звезд; очистительные ритуалы, великое благо людям; умилостивление богов, и дары загробного мира». То есть душа, по Орфею, страшно блуждает в обычном сне и наяву, а потом в смертном загробном сне, потому что «наказана» телом. В принципе, эта идея ¬– одна из внутренних мотиваций для сквозного действия «Орфопанка».
Уже в первый день Орфей в исполнении Игоря Макарова поедает мёртвое тело Евридики как своё собственное, и это создаёт загробную атмосферу.
Арина Зверева поёт в разных фресках, и это «проглоченное», полунемое пение говорит об отношениях тела и души много больше, чем все диалоги Ануя-Кокто, вместе взятые. Алексей Коханов несколько раз пел своё «Ла-ла-ла», иной раз жутким, раздирающим тембром. Работа со звуком беспримерна в «Орфопанке», и сам Эрик Сати, создатель термина и практики «меблировочной музыки», был бы доволен, услышав непрерывную звуковую среду, созданную Дмитрием Курляндским, Владимиром Горлинским, Кириллом Широковым и Фёдором Софроновым. На втором этаже перед входом на балконы – целая гора звуковой аппаратуры, и звуковики разводили звук на десятки динамиков. Отсюда и ощущение «выскакивания» звука в любой точке пространства. Никогда такого не слышал в театрах. Причём Горлинский-Широков создали уникальный инструмент, напоминающий рубофон Рубанова, состряпанный из сантехнических патрубков (группа «Аукцыон»), но совсем другой. Этот орфический тульбион сделан из двух резиновых шаров, тубы на тележке из супермаркета, и сосуда с водой.
Тульбионы – вполне фаллические объекты, на пятый день булькают и гудят целым оркестром, а предводитель с гармонью – центральный актер шоу Евгений Даль, снявший 17-минутный фильм-дуэт с Татьяной Кузнецовой. К телесному фильму о голове Орфея индастриал-музыку написал Александр Белоусов, а показывали его в большом перерыве между днём и вечером. На пятый день у Даля была роль таинственной мифологемы орфиков, златокрылого Фанеса-дракона, вылупившегося из мирового яйца. Он и до того появлялся в золотом костюме, но здесь величественного огненного Даля удерживала за длиннейшие зелёные усы стайка вакханок, и красота мифогенной сценографии стала очевидной.
Кстати было несколько короткометражек, шедших на заднике-экране, например, в стильной сцене, придуманной Николаем Берманом, о будущем мире киборгов. На видео – бесконечные железнодорожные просторы Рязанщины, а на сцене Орфей едет с киборгом-Евридикой в гости к Евридике-роботу, в сбывшуюся утопию-2046 имени Рэя Курцвейла.
Каждый день на сцене были роботы, выполнявшие всякую подсобную работу, поставить-подать-принести. И механические лебеди плавно рассекали зеркало сцены каждый день. Но настоящим сценическим богатством стали вездесущие белые «медленные» титанчики, с культями крылышек над плечами. Менгирчики – так их ласково называл мастер Юхананов на репетициях. В четвёртый и пятый день появлялись куклы-космонавты, летающие над менгирами, и парочка живых тоже. Атмосфера тотального одиночества «Интерстеллар» охватывала зрителей.
Одиночество полов, невозможность найти общую «солнечную линию» – важнейшая тема у Кокто и Ануя. Тотальное одиночество пост-орфического киборгианского мира есть на всех «кинообоях» задника, будь то завязший в людях вокзал, или медленный занос тела Евридики в багажник мимо зомби Черёмушек с торчащими из голов ножами, будь то медленные космические колыхания медуз в океане. И тема Орфея-маньяка освоена, всё по-взрослому. Эта сцена оказалась и самой смешной, и самой пугающей, ибо пародировала главную мировую хищно-половую игру, тиндер. И вышло хорошо, потому что в данном случае актерски получилось, а ведь в «Орфопанке» играют сплошь режиссёры. Мастер Юхананов называет их амфибиями.
Безбрежны темы орфизма, и это отчётливо показала своими импровизациями-лекциями о Дионисе, Орфее и титанах Нателла Сперанская. Представьте, выходят мастера гротеска Юрий Васильев и Павел Кравец, что-то делают с публикой, угорающей от трикстерной сцены псевдо-вестерна, а Сперанская невозмутимо констатирует величие посвящения в мистерию Орфея. Совмещение смешного, ужасного и возвышенного – труднейшая эпическая задача, и здесь «Электротеатр» чемпион. Конечно, очень трудно сейчас следовать за Арто и Гротовским, устраивать на сцене жесточайшие «врата посвящения», но рано или поздно придётся разобраться, какое отношение имеет нынешний театр к инициации сегодняшнего, довольно-таки пластмассового человека.
Другими интересными вставками были тексты из «Теории девушки», опубликованной в ситуационистском журнале «Тиккун» (1999), и не менее парадоксальный текст «Женщина-электрон» из писаний философа-феминистки Люси Иригарея. Много антиномий и парадоксов любви освещены и озвучены за шесть дней в «Орфопанке». Но на главный вопрос нет, и видимо, уже не будет ответа, надежда почти растворилась в водах Стикса: почему нельзя телесному Орфею оборачиваться на душу Евридики по пути из ада в жизнь? Разве за это его разнесли в клочья вакханки? Приходите на фестиваль «Территория» в конце октября, там будет снова «Орфопанк», и, может, найдёте ответы.