14 и 15 ноября в рязанском «Театре на Соборной» пройдёт премьера спектакля Филиппа Гуревича «Белые кораблики». В основе постановки — первый акт «Моего бедного Марата» и документальные свидетельства о блокаде.
«Белые кораблики» — первая постановка Филиппа Гуревича на большой сцене. Напомним, до этого как режиссёр Гуревич выпустил в Москве спектакли «Ганди молчал по субботам» в «Школе современной пьесы» и «Светит, да не греет» в Театре им. М.Н. Ермоловой. Спектакль «Белые кораблики» родился из лаборатории «Театра на Соборной», посвящённой Великой Отечественной войне: эскиз, в котором Гуревич соединил первый акт арбузовского «Моего бедного Марата» с документальными свидетельствами «Детской книги войны» и собрал их в аскетичное «анти-ТЮЗовское» сочинение, решено было «дорастить» до спектакля на основной сцене театра. Премьера должна была пройти ещё весной, но, как и другим, ей помешал карантин.
О том, как возникла идея монтажного спектакля о войне, небытовом существовании и первом опыте сотрудничества с художницей Александрой Дашевской Филипп Гуревич подробно рассказал журналу ТЕАТР.: «Сейчас события, которые происходили во время войны, блокады, — часть действия пьесы — кажутся нам ужасными. Но тогда, в момент, когда они происходили, у людей была смещена оптика. Поэтому у нас на сцене — сдержанное существование. «Недалеко взорвалась фугаска» (это просто титр у нас) — Марат говорит: пошли в подвал, а Лика начинает выяснять, какая это там девочка, живёт ли здесь эта Лёля, тут уже он начинает постепенно включаться в ситуацию… но при этом «взорвалась фугаска» — условно говоря, «как почистить зубы».
Как мы можем понять чувство голода человека в блокаду? Это невозможно «понять». Поэтому надо находить эквиваленты. И возникает что-то такое детское… Я же ничего не знаю про Великую Отечественную войну. Ну, конечно, есть фильмы — но это наш культурный бэкграунд; прадедушка и дедушка мои воевали, и я это знаю, — но это всё какие-то воспоминания из детства; есть какие-то встречи с людьми, которые говорят о войне, но — прочувствовать?.. Всегда проблема в том, что в спектаклях про Великую Отечественную войну актёры играют так, как будто бы они знают, как там было. А мы не знаем, как там было! В этом смысле самым подлинным и самым верным становится документ. Поэтому мы взяли дневники, «Детскую книгу войны», я прочитал ещё «Войну глазами детей», Алексиевич (думал оттуда что-то взять, но там мало про блокадный Ленинград). В театре мне просто сказали — «про войну». Стал думать, что я знаю о войне, какую пьесу. Ну, Розов… А, «Марат»! Перечитал «Моего бедного Марата», подумал: «Господи, какая мелодрама». Понял, что нельзя делать вторую и третью части, а вот первая — да! Это не про Марата, не про Лику и не про Леонидика… Ребёнок, подросток во время войны, во время блокады — надо идти в эту сторону.
Началось с того, что эскиз был в пространстве малой сцены, и отсюда возникла идея сдержанного существования, доверительного разговора: я безоценочно существую — не включаюсь, трачу силы только на самое важное: мы вместе, я тебя обнял, где поесть… И детский взгляд на эту ситуацию, плюс — как вообще меняется фокус у человека. У тебя так смещена оптика, что ты не включаешься в ужасные события здесь и сейчас, не плачешь здесь и сейчас, — ты с этим потом каким-то образом сопрягаешься (или не сопрягаешься, память вытесняет и это, потому что надо тратить силы на другое). Отсюда же возникает юмор. Я посмотрел кучу видео, и всегда самое странное, как там приходит Марат. У него сестру разбомбило, он идёт с Каменного острова в свою старую квартиру, и спустя два или три часа приходит… Ну не может он врываться в квартиру, как во всех этих видео… Он идёт — просто. Потому что единственный «живой момент» — его квартира. И когда он приходит и понимает, что ничего нет, даже рамочек, у него нет сил говорить: «Ах ты, спалила всё моё детство, все мои рамки!..» — он просто говорит: «Спалила ты, значит, моё детство…» — всё! У него нет эмоций, нет сил к этому подключаться. Есть только ирония, он не знает, что делать, когда у него нет никаких связей с настоящим. И Лика тоже не знает, что делать. Поэтому они так важны друг для друга. И вот это интересно изучать. А какая она была, война… Она была разная — чем больше читаешь живых свидетельств, тем больше это понимаешь. Самое интересное — как меняется сознание человека, что вытесняется из него — и что остаётся важным. Как меняется логика, когда остаётся самое «банальное» — то есть самое важное: я тебя люблю, ты меня любишь, останься со мной рядом; человеческое душевное тепло, человеческое телесное тепло; я хочу есть, остаюсь ли я человеком во всём этом…
И не бытовой театр должен быть, обязательно. Всегда хотелось находить по-хорошему метафорический эквивалент бытовой ситуации. Мы с художницей Сашей Дашевской полностью раскрыли сцену: весь кирпич, лески — всё это работает. Есть чёрный линолеум и такие покорёженные куски железа, которые опускаются, как плоскости. Для нас важным был образ огромного, пустого, железного, гулкого города. И три человека фактически в пустом пространстве. Вот они одни такие маленькие в этом враждебном, холодном Ленинграде… Ещё две огромные занавески, которые выглядят, будто на них подуло ветром, и они застыли в такой статике, пюпитры с изображениями детей, старые фотографии… Саша мне рассказывала про современного художника Кристиана Болтански, его работы были одной из своеобразных «отправных точек».
Композиционный принцип довольно простой: дневник — сцена, дневник — сцена, — но я как зритель попадаю в единую атмосферу. Свет, пространство, существование, музыка — я понимаю, что это мир Ленинграда, блокады, войны, внутри которого есть сюжет Арбузова — написанная драматургом история ребят, — а есть дневники тех, кто как будто бы ходит рядом с этими ребятами. И актёры, конечно, читают не «дневники героев»: например, парни читают «женские» куски, внутри истории Лены Мухиной все читают за Лену Мухину и так далее. Но здесь главное — как артист я рассказываю историю, подключаюсь к ней: я не Лена Мухина и я не Марат. А начинаем мы с дневника Тани Савичевой — и я не боюсь, что это тривиально. Мне кажется, что у многих, тем более 15-летних, сейчас уже нет понятия, кто такая Таня Савичева. «Умерли все. Осталась одна Таня», — вот про это спектакль. И про белые кораблики, которые в названии из известной песни (она у нас в спектакле звучит в сцене бомбёжки). В детстве слушаешь: «Белые кораблики по небу плывут, белые кораблики дождики везут…» — и вдруг понимаешь: вот эти самолёты — белые кораблики, которые несут дождики из смерти. И взрослеешь с этим осознанием, происходит переоценка ценностей».
В «Белых корабликах» заняты артисты Дмитрий Мазепа (Марат), Елена Смирнова (Лика) и Константин Ретинский (Леонидик).
Напомним, Филипп Гуревич — актёр, режиссёр. Окончил Высшее театральное училище им. М.С. Щепкина (мастерская Дмитрия Кознова) в 2009 году и режиссёрский факультет ГИТИСа (мастерская Олега Кудряшова) в 2018 году. В числе актёрских работ — роли в спектаклях Марфы Горвиц «Золушка» и Григория Добрыгина «youtube / в полиции» (театр «Практика») и в спектакле Полины Стружковой «За белым кроликом» (ЦИМ); кроме того, Филипп Гуревич сыграл одну из главных ролей в фильме Авдотьи Смирновой «История одного назначения». Поставил спектакли «Ганди молчал по субботам» по пьесе Анастасии Букреевой в «Школе современной пьесы», «Светит, да не греет» по пьесе А.Н. Островского в Театре им. М.Н. Ермоловой и сторителлинг «Нулин. Театральный Anecdote» в «Творческом объединении 9». Как режиссёр также активно участвует в различных лабораториях — от проекта «Поиск» московского «Современника» до фестиваля молодой драматургии «Любимовка» и опен-эйр фестиваля «Толстой Weekend».