Журнал ТЕАТР. об одном из самых интересных событий сезона – спектакле Катрин Ненашевой. А также о том, имеет ли искусство право заломить вам руки и вытолкнуть из зала.
Груз 300 — военный термин, обозначающий транспортировку раненого солдата, вывозимого из мест боевых действий.
Катрин Ненашева вообще-то художница, а спектакль «Груз 300» вообще-то был выставкой на Солянке, которую запретил депкульт. Спектакль называют и «экспериментальным перформансом», и акцией, но ценнее всего в нем то, что он – такой, какой есть, – существует в театральном поле полноправно.
Современный театр если и воссоздает модель действительности, чаще всего делает это высоколобо-интеллигентски. Это неплохо, но такой театр обладает одним качеством, пусть не для всех, но важным: его неловко обсуждать рядом с любой качественной, интеллектуально обоснованной социальной акцией, начиная с группы «Война» и заканчивая «тихой революцией» Дарьи Серенко (или полярной ей Ненашевой с ее «Не бойся»).
Вряд ли есть что-то негативное в оценке определенного рода искусства как «искусства ради искусства» или искусства с гуманистическим посылом, не говорящего напрямую, в лоб о действительности конкретного, настоящего момента. Проблема такого искусства заключается только в том, что другого в современном российском театре не существует.
Как можно говорить о пытках, если не быть только медиатором, рассказывающим истории, которые действительно не в силах рассказать те, с кем они произошли?
«Груз 300» существует как идеальная, беспроигрышная на данный момент модель театрального события. Главный принцип этой модели, сознательно или нет выбранный, заключается в том, что для включения в игру необходимо только принять ее правила. И, как сообщают записки, которые раздают всем зрителям перед началом спектакля, дальше вы абсолютно свободны – но только внутри продиктованных вам условий. Впрочем, если вы преодолели последние пятьдесят метров, вы стремились попасть в жесткие условия игры достаточно сознательно, чтобы с вами делали все, что угодно. И потом – вас же предупредили.
«Груз 300» вроде бы абсолютно не претендует на особую социальность и, тем не менее, воссоздает модель действительности, именно современной российской действительности, с точностью до удара по лицу, в прямом смысле. И когда вас бьют по лицу в театре, вы понимаете, что выхода нет и шансов – тоже. У этой действительности граней множество, невозможно охватить все их в одной акции, спектакле, в одном перформансе – но, опять же, именно этой грани, на которой существует «Груз 300», в театре и не существует.
Не существует, потому что российское социальное искусство, благодаря многим факторам, оценивается преимущественно с точки зрения этики, нежели с точки зрения эстетики, и воспринимается, соответственно, тоже – как не совсем искусство. «Груз 300» – вещь концептуально слаженная, и на самом деле – равно важная и концептуально-эстетически, и социально. А это – за последние годы – прецедент.
Это искусство, которое спрашивает у вас, имеет ли оно право заломить вам руки и вытолкнуть из зала, и вы, не зная, на что соглашаетесь, – соглашаетесь. И это пассивное согласие сродни согласию жить спокойно и мирно рядом с пытками Руслана Сулейманова, за которого никто особенно не «вписывается» – потому что он не активист, не правозащитник, не «талант из народа», а всего лишь бывший заключенный омской колонии, на истории которого построена первая часть спектакля. Фокус смещается: не «кого пытают?», а «что делают?». Среди новой этики, новой гуманности, новой искренности, «нового величия» – пытка продолжает существовать. Благословенны те, кто в самом деле не в курсе – им, по крайней мере, можно рассказать, изменив количество знания в бóльшую сторону. Когда речь идет об этом, не беспочвенна надежда на переход количества в качество.
Кто-то может смотреть на насилие. Кто-то не может смотреть на насилие. Кто-то не в силах в него вмешаться. Кто-то не может в него не вмешаться.
Внутри игры, где для свободы нужно только согласиться с правилами, неизвестно что обещающими, оказывается возможна ситуация выбора (любого из вышеупомянутых вариантов действий), а шире – попросту ситуация свободы. Вряд ли вы еще где-то поблизости столкнетесь с нею.
Катрин Ненашева озвучивает не новую мысль относительно нового контекста:
«Искусство сооружает параллельную реальность, которая будет для человека более видима, нежели то, на что он не обращает внимания обычно, у него слепые пятна появляются. Искусство – это как раз замещение этих слепых пятен».
…скорее всего, никого не ударят. Потому что бьют только тех, кто открыто нарывается – мешает модели действительности существовать в том виде, который мы старательно не замечаем.
Музыкант и психоактивистка Саша Старость сравнивает реакцию зрителей на игру в «шавку»: выбранных из толпы и подставных, унижающего и унижаемого, – со стрельбой по киноэкрану в «Денискиных рассказах»: реакция детства и наивности, реакция готовности остановить насилие, не замечая его искусственной смоделированности. Замечательно то, каким образом насилие оказывается или не оказывается остановленным. Зрительницу, которая просит «прекратить это», просят выйти из зала. Та отказывается. В таком случае ее просят оставаться в зале с таблицей «я просто смотрю на насилие».
Это справедливо, но это – не выход.
И здесь, не замечая «явной преувеличенности некоторых отыгрышей», работа мысли зрителя переходит в русло аналогии с конкретным, действующим политическим режимом. Вы либо конформны и поддерживаете идеологическую парадигму патерналистского строя, либо признаете, что наблюдаете его бездейственно. В случае же, если ни первое, ни второе вам не подходит, вы уходите.
Не обязательно уходить, чтобы вернуться и врезаться в ткань спектакля, но в тот момент, когда вы не понимаете, как действовать в сложившейся ситуации, а от вас требуется исчезнуть – прямым текстом сообщается, что это единственный конвенциональный способ выражения протеста. В соседней комнате неудавшихся революционеров приветствуют чаем с печеньем. Презрительный утешительный приз.
31 марта 2019 года революция должна была быть ненасильственной. Все, что придумала толпа, вылившаяся в соседнее помещение – на чем, точнее, удалось сговориться этой толпе, – громкие разговоры между «шавкой» и командиром. Саша Старость в своем отчете о спектакле называет то, что отсутствует здесь, «маркером нереальности». И хотя определенно ясно, что никого не будут бить всерьез, стоять между персонами, отстаивающими право на насилие – права унижать и быть в позиции унижаемого, – страшно. А потом вам дадут пощечину. Может быть.
Саша Старость пишет:
«Самый глубокий ужас лежит там, где отсутствует контроль, или где он делегирован другому. Поэтому люди стремятся “одомашнить” даже самые жуткие части общечеловеческого опыта, прожить их и апроприировать в новой форме».