Когда Авиньон надоедает, можно эвакуироваться, например, в Экс-ан-Прованс, где проходит оперный фестиваль. В этом году его программа была намного интересней авиньонской. В отличие от города пап, полностью захваченного театром, Экс сохраняет размеренный ритм жизни. Фестиваль здесь праздник для избранных. Из местных его посещают те, кому за семьдесят, купив билет за 150 евро, при этом они не гнушаются постановочным авангардом, главное, чтобы было масштабно.
Кэти Митчелл в этом году представила в Эксе спектакль Trauernacht, музыкальным материалом для него стали кантаты Баха. На сцене появляется несколько персонажей, и мы понимаем, что это семья, которая скорбит по недавно ушедшему близкому человеку. Они двигаются очень медленно, как в инсталляциях Билла Виолы. Все действие, или скорее не-действие, происходит вокруг большого стола, за которым собираются члены семьи. В этой архетипической библейской мизансцене и длится спектакль, аскетичный и разряженный. Митчелл говорит, что печаль и траур — это состояние, когда ничего не происходит. Зритель становится свидетелем этой протяженности. В мизансценах почти нет мелких жестов, только крупные серые мазки, только фигуры в черных одеждах. В этом ритме обездвиженности идеальная интерпретация музыки Баха par excellence.
По этой ссылке спектакль можно посмотреть в Интернете до 15 января следующего года.
Возвращаясь в Авиньон, снова погружаешься в атмосферу болезненной суматохи — как бы все успеть. По пути к Лицею Мистраль вдоль дороги стоят люди с табличками и скорбными лицами — они хотят лишний билетик на спектакль «Сестры Макалюзо» Эммы Данте. Она привезла на фестиваль семейную сагу, даже эпопею, по масштабам сравнимую разве что со сценическими полотнами Робера Лепажа. Данте не использует никаких дополнительных спецэффектов, ничего, что могло бы отвлечь зрителя от рассказа — темная коробка, семь персонажей на авансцене. Только перемены в жестах и интонациях оживляют это пространство, только на них держится темп и ритм повествования. Эмма Данте показывает мир, который обычно скрыт от глаз посторонних: мир женщин в стране мужчин. Их мечты, надежды и страхи разрастаются в антропологическое исследование сицилийской гендерной культуры. Эти женщины примеряют на себя «мужское»: выходят в черных брюках и заправленных за пояс рубашках, подкладывают кулак под ширинку — меряются тем, чем принято меряться в обществе. Они перебирают образы «мужского», словно служанки, шуршащие платьями в отсутствие хозяина. Как-только появляется настоящий мужчина, иерархия восстанавливается и все опять встает на свои места. Приходит отец, и сестры перестают быть гротескными, перестают существовать в режиме фарса, в котором они вели свой монолог. Несколькими незамысловатыми штрихами Данте рассказывает о жизни и смерти «маленького человека» — женщины, у которой из удовольствий во взрослой жизни остаются только воспоминания о детстве, и мечты, которым не место в голове хранительницы семейного очага.
После «Сестер» мы отправились смотреть трехчасовое полотно Иво ван Хове по роману Айн Рэнд «Источник». Тут все испугались не на шутку — зная любовь режиссера к нарративу и любовь Рэнд к обстоятельному изложению одной мысли на тысяче страниц. Так все и было. Три часа. В разных мизансценах, разных жизненных ситуациях, в которые попадал главный герой романа архитектор Говард Рорк, он повторял, повторял, и снова повторял одну и ту же мысль на все лады: нужно жить для себя. От чтения бегущей строки (вот именно что бегущей!) болели глаза.
Спектакль Иво ван Хове никак не противоречит книге Рэнд. Его романтический герой креативный гений, которому противопоставляется серая масса вокруг. Коллеги, начальник — все мыши, только он один Д’Артаньян. И он такой славный, что даже не сопротивляется когда используют его идеи. Он просто сидит и работает. Единственный человек, который волнует Рорка, это дочка его начальника Доминик Франкон: только она его понимает, видит его великий талант — то есть, она тоже такая пристройка с краю к его эго.
От сверхчеловека трудно ждать обывательской этики. Попутно, между работой на стройке и чертежами Рорк насилует дочку шефа. В программку спектакля крупным шрифтом вынесена цитата: «Я за тебя умру, но ради тебя я жить не буду». Иво ван Хове направляет философию радикального индивидуализма против структуры капиталистического общества, против использования индивидуальности серой массой и против общества потребления. Но философия Рэнд другая сторона той же медали: нужно жить для себя, потому что масса никчемна, и никакие человеческие связи ничего не стоят по сравнению с тем, чего может достичь человек, работая только на себя. Три часа размусоливания этой дешевой философии даются очень сложно. Последние сорок минут я следовала совету одного режиссера и пыталась отвлечься, проговаривая про себя: «Диииинь-дооон, дииииинь-дооооон», — но и это не помогало. Спектакль Иво ван Хове длился бесконечно.
Авиньон со своей историей и культурой предполагает такую двойную жизнь — независимо от директора или куратора, программе Авиньонского фестиваля каждый год удавалось совмещать ультрамодные и новаторские постановки и те, которые, кажется, не имеют право на существование в рамках смотра такого уровня. С приходом нового директора — режиссера Оливье Пи, который проповедует присутствие «поэзии» на сцене, фестиваль, похоже, будет занимать оборонительную позицию ретрограда. Если только новый министр культуры не продолжит политику жесткой экономии и сокращения расходов, тогда Оливье Пи от угроз перейдет к действию и в будущем году Авиньонский фестиваль вообще рискует не состояться.