Почему феминизм не грозит уничтожением русскому стационарному репертуарному драматическому психологическому академическому театру. Или грозит.
«Все, что нажито веками, вся мировая культура — сбрасывается в пропасть!», «Финала этого вселенского разгрома мы не увидим, если его не остановить. Ведь должно быть сопротивление, черт подери», «Это глобальное помешательство во всех областях человеческой деятельности и во всех уголках мира. Может, нас травят чем‑то… оно со всех сторон, и скоро сил не останется сопротивляться!»
Это всего несколько комментариев из одного спора в фейсбуке театрального критика. Как вы думаете, о чем? В Чечне украли 13‑летнюю девочку и сделали ее женой местного депутата? Муж-психопат из ревности отвез супругу в лес и отрубил ей кисти рук? В России за чертой бедности находится около 20 млн человек, и из них больше половины — матери-одиночки? Нет. Это в Берлине на одном фестивале ввели квоты для женщин-режиссеров.
Понятно, что для мира театра важнейшими являются проблемы театра (непонятно, но так обычно и происходит). Но почему в России, где в 2019 году в большом провинциальном театре спокойно могут сказать: «А можно нам мальчика, мы этих баб-режиссеров как‑то не очень» (цитата дословная), и им за это ничего не будет, а актрис увольняют за беременность без выходного пособия, почему из всех страхов страшнейшим становятся европейские феминистские инициативы, далекие от нас, как Альфа Центавра, — вот это понять намного сложнее.
Почему феминизм не грозит уничтожением русскому стационарному репертуарному драматическому психологическому академическому театру?
Потому что русский стационарный репертуарный драматический психологический академический театр — это очень тяжелая, очень инертная, очень неповоротливая, очень крепко сколоченная и, в силу всего перечисленного, очень живучая вещь. Ему вообще ничего не грозит, ни феминизм, ни сексизм, ни кубофутуризм, ни постпостметаструктурализм. Он еще нас всех переживет, и на наших похоронах будут обсуждаться планы репертуаров, спектакли к большим датам, капитальные ремонты и гастроли в Суздаль. Он будет радоваться тому, что вот пришел режиссер с твердой рукой и всех сломал об колено. Шушукаться по поводу пятой актрисы за сезон, которую вечером пригласили в кабинет обсудить роль. Все это будет еще долго-долго, никуда не денется.
Но как бы ни был этот мирок замкнут и инертен, большой мир вокруг все равно меняется, и рано или поздно любые изменения проникают даже сюда. Сейчас объясним, почему это не плохо, не страшно и неизбежно.
Можно как угодно
Любые социальные изменения происходят только тогда, когда они могут произойти. И только так, как в итоге всем в обществе будет удобнее. Женщины сняли корсеты и надели штаны не потому, что нам из космоса принесли страшных феминисток, которые вдруг начали побеждать прекрасное традиционное общество (или прекрасных феминисток и ужасное общество), а потому, что всем в целом удобнее, когда нормально работать может не половина населения, а все люди, когда матери и дети не умирают в родах, когда мужчины и женщины могут заменять друг друга в домашней (и любой) работе и так далее. Но долго это было технически невозможно, а потом стало возможно, и все вокруг к этому подтянулось.
Меняются технологии, растет уровень медицины, еда разогревается в микроволновке, тракторы управляются со спутника. Спектакль выпустить на восьмом месяце беременности в Сибири и без мужа рядом уже не так страшно: такси или скорая приедут быстро, а в совсем уж глухих деревнях театров нет. Машины уже никто не чинит, лежа сутками под капотом, их все отвозят в сервис. Поэтому не так важно, что пацана папа брал с детства в гараж (и научил обращаться с техникой), а девочку оставляли с мамой подрубать фартук. Еще лет двадцать, и анекдоты про бабу за рулем исчезнут сами. Не потому, что их феминистки запретят, а потому, что объективная реальность меняется.
Живи я полвека назад и работай в то время в театре, я бы сама, наверное, скорее выбрала художника по свету мужского пола, потому что мужчины в целом физически сильнее и им проще таскать тяжеленные приборы. Сейчас для того, чтобы сделать отличный свет, не надо ничего таскать. А жать на кнопки в компьютере и видеть правильную картинку прекрасно могут и мужчины, и женщины (некоторые мужчины и некоторые женщины). Так зачем я буду ограничивать себя в выборе отличного профессионала? Зачем мне половина художников по свету, если можно выбирать из всех, обоего пола?
Те, кто начал свое профессиональное становление в театре лет шестьдесят назад, были по‑своему правы, считая, что режиссура — не женская профессия. Они не монстры и тоже не из космоса прилетели. В тех бытовых и социальных условиях управлять сложными процессами в очень стрессовых условиях женщинам действительно было в целом труднее, чем мужчинам. Просто не надо эту позицию транслировать и воплощать в жизнь во втором десятилетии XXI века, когда родить здорового ребенка можно, уже прочно сделав карьеру, можно не рожать вовсе, а можно родить в 19 лет троих и не потратить на это все силы и время жизни. Можно выйти замуж и создать нормальную семью, и это не будет означать, что между репетициями тебе еще нужно постирать белье в корыте на коммунальной кухне, отстоять пять часов в очереди за мороженой курой и забежать в молочную кухню. Можно вообще не выходить замуж и не чувствовать себя несчастной одиночкой. Можно, в конце концов, утверждать эскизы костюмов по WhatsApp, не переставая кормить грудью свою тройню. Можно отдать тройню мужу и уехать на выпуск в Нягань, и никто не назовет его тряпкой и подкаблучником. Можно как угодно. Так при чем тут «неженская профессия»?
Потому что так удобнее
Любые социальные изменения происходят медленно. Не только в театре, вообще везде. Никогда так не было, чтоб люди заснули в одном мире, а проснулись совершенно в другом (если речь не идет о катастрофе). Просто мы замечаем только самое непривычное, громкое, резкое, непонятное, видим и сразу пугаемся. На самом деле все происходит по‑настоящему медленно и нестрашно. И да, только так, как всем удобнее. На одном европейском театральном фестивале ввели квоты для женщин-режиссеров, и мы сразу похоронили всю Европу, оплакали и приготовились жить в феминистском рейхе. Но на сотнях других фестивалей ничего такого не вводили и скорее всего не введут, потому что это действительно не очень удобно — так ограничивать и кураторов-отборщиков, и зрителей, и самих творцов. Впрочем, насколько мне известно, масштабных и научных исследований по влиянию таких квот на развитие театрального искусства никто пока не проводил, так что, может быть, это отличная идея и нас всех скоро ждет невиданный расцвет и появление новых Пин и Кэти в промышленных количествах. Это же отлично, если так и получится? А если не получится, то и система квот не приживется. Все неудобное, неэффективное, усложняющее общие процессы довольно быстро отваливается само. Все удобное и полезное становится привычной практикой.
Профессор (пока) не уходит
Никакие социальные изменения не происходят в одночасье в директивном виде. Нельзя заставить всех с завтрашнего дня называть женщин-режиссеров режиссерками, запретить режиссерам и продюсерам испытывать влечение к актрисам и актерам и предлагать им заняться сексом за хорошую роль, кричать на студентов, нанимать сотрудников, исходя из того, какого они пола, говорить «артисты все девочки-девочки, они же такие истеричные и эмоциональные!», сально шутить. Нельзя не потому, что это подло, неэтично и нарушит право пожилого профессора говорить «деточка, зачем тебе диплом, найди лучше мужа хорошего» — это дословная цитата, Москва, март 2019‑го. А потому, что не получится. Там, где речь не идет о нарушении закона, люди будут делать так, как они привыкли. Просто постепенно речь, нормы этикета, способы обустроить свою профессиональную и сексуальную жизнь, манера вести репетиции и все остальное становятся естественными и общепринятыми. И если уважаемый профессор не переучится отправлять студенток за хорошим мужем (вряд ли), то просто вырастет новое поколение, которое туда не пойдет, да еще и отправит самого профессора по какому‑нибудь адресу.
Искусство не отменяется
Никакие социальные изменения не происходят без споров, драк, перекосов, глупых решений, экзальтированных неофитов и дураков, которых заставили богу молиться, а они себе лоб расшибли. Это нормально. Не обязательно во всем солидаризироваться именно с той громкой активисткой или с тем сумасшедшим адептом чего угодно. Здравый смысл не нуждается в вождях и проводниках. Достаточно просто выдохнуть, посмотреть по сторонам, не отправлять студенток искать мужа хорошего, выбирать художника по свету по уровню его таланта и профессионализма, а не по форме половых органов. А нервных идиотов везде полно.
Ну, и главное. Никакие социальные изменения не смогут «отменить искусство». Отменить и уничтожить талант, бездарность, профессионализм, тяжелый труд, веселое раздолбайство и все остальное. Никакие квоты не заставят считать бездарность гением и наоборот. Премию какую‑нибудь дать могут, лишние нолики в бюджете нарисовать могут, помочь со стартовыми возможностями тем, у кого они в силу социального неравенства подкачали, — могут. Но «вот придут страшные феминистки и театр умрет» — это такая же реальность, как бабайка под кроватью. Бабайка даже реальнее, потому что ее (его?) несуществование еще никто не доказал, а театр пережил уже столько разных социальных изменений, что уж гендерное равноправие точно переживет.
Хотя русский стационарный репертуарный драматический психологический академический театр, может, все‑таки не переживет. Ну и черт с ним.