— Позвони А., он просил.
— Что хочет?
— Ну, он будет тебя спрашивать, почему ты его не похвалила, а ты ему будешь рассказывать.
(вместо эпиграфа)
Начнем с того, что быть в провинции журналистом, пишущим про театр, — непозволительная роскошь. Журналистом, пишущим про культуру, — еще куда ни шло. Но для узкой специализации просто нет почвы — в городе, где в год случается десяток-другой театральных премьер, одной критикой не проживешь.
В Самаре большая часть пишущих про театр выпускалась с филфака, откуда, собственно, и я. Журфаки появились недавно, а театроведческих факультетов в области не было никогда. Мне, признаться, повезло. Так получилось, что я выпускалась из университета уже в должности редактора отдела культуры общественно-политического еженедельника. Через три с половиной года, когда еженедельник после кризиса сгинул, я перешла в другую газету, уже имея имя и какой-то авторитет. За эти три с половиной года я успела окончить программу «Культурная журналистика» фонда «ПРО АРТЕ», посмотрела целиком один фестиваль «Новая драма», три «Золотые маски», «Балтийский дом», посвященный Някрошюсу, и еще множество спектаклей репертуарных театров.
Все это, за редким исключением, за свой счет (не буду тут рассказывать, в каких условиях порой приходилось ютиться). К счастью, еженедельник позволял чуть менее жесткий, чем принято на штатной работе, график — можно было уезжать. К счастью, я была редактором отдела и писала столько, сколько хотела, — не только про театр, но в первую очередь про него. К счастью, у еженедельника был свободный формат.
За все эти совпадения можно благодарить судьбу — неизвестно, в каких условиях оказалась бы я, например, на новом месте работы, если б не наработанное за три с половиной года.
Повезло мне и в том, что Самара не Владивосток, до Москвы 15–18 часов на поезде и два на самолете. Самолет, впрочем, в моей жизни временно — пока работает экспертный совет «Золотой маски —2013», в состав которого я вхожу. Летать за свой счет на журналистскую зарплату невозможно. На нее вообще трудно часто куда-то ездить, а ездить нужно часто, иначе теряешь шкалу оценок, теряешь ощущение независимости, теряешь связь с контекстом.
Труднее всего в провинциальной журналистике — объективно оценивать саму себя. Соревноваться фактически не с кем, на безрыбье быстро становишься «акулой пера». С другой стороны, рядом с хором хвалящих не стихает брань недовольных. Не сосчитать обиженных, не просчитать, когда, кто и на что отреагирует, не угадать, в какой момент и от кого случайно услышишь рассуждения о собственном непрофессионализме и ангажированности.
Читателям «Театра» не надо рассказывать, что такое театральный и околотеатральный террариум. Но в провинции круг уже, и потому в нем все проявляется ярче. Как легко испортить отношения с театром — тоже не на этих страницах объяснять. Полутонов здесь нет. Либо ты похвалил, либо смешал с грязью. Написал о нас хорошо? Молодец, хороший журналист. Написал плохо? Ну ты же ничего не понимаешь в профессии! Написал хорошо о театре с соседней улицы? Будь уверен, что послезавтра полгорода будет знать, кто, сколько и в какой день тебе заплатил. И если у тебя есть какой-никакой вес в профессиональном сообществе, будь готов, что деньги рано или поздно и вправду предложат. Именно те, кто обвинял в ангажированности. Будут подмигивать, всячески намекая: «Сколько там вам заплатил Н.? Может, мы вас перекупим?»
В таком контексте мало кто позволяет себе писать то, что действительно думает о премьере. Провинциальная театральная журналистика в худшем виде — когда обо всех пишут примерно одинаково. Такие-то такие-то молодцы, поставили такой-то спектакль о том-то, декорации вот такие, зрители плакали. Впрочем, еще хуже, пожалуй, когда пишут предвзято, ориентируясь на расстановку сил в местном культурном поле, а так тоже пишут. И если ты, немного освоившись, набравшись опыта и наглости, начинаешь постепенно все меньше смягчать острые углы — ты одновременно оказываешься в выигрыше и проигрываешь. Тебя, кажется, читают и даже уважают, но вот уже как-то не так улыбаются в театре. В Москве, если ты испортил отношения с тремя театрами, остается еще штук двадцать таких, о которых стоит писать. В провинции поссориться с тремя театрами — значит ходить за свой счет на все их премьеры (других нет). Значит лишиться возможности делать интервью и получать эксклюзивные новости, то есть, в общем-то, остаться без поля для работы.
В тот день, когда мне позвонили из «Золотой маски» с предложением поработать в экспертном совете, я успела поговорить по телефону с директором местной телекомпании, возмущенной текстом про их совместную с известным театром постановку. Из пятиминутного ора я смогла лишь заключить, что в театре не дураки сидят, это я умом не вышла. С тем текстом вообще получилась громкая история — телекомпания так распиарила еще не вышедший спектакль, что интерес к нему вышел за пределы привычного театрального круга. Соответствующей была и реакция на текст. Бывшие коллеги писали, что ждали моей рецензии, чтобы убедиться, что не нужно брать билеты. Актеры из того самого театра жали руку. Незнакомые сотрудники телекомпании звонили и извинялись за начальницу. Но это редкий случай бурной реакции на написанное. Куда чаще кажется, что смотришь спектакли и пишешь о них в каком-то вакууме — обсуждать их почти не с кем, читают тебя исключительно участники процесса, даже группы журналистов, пишущих про театр, не то чтобы нет вовсе, но за то время, что я в профессии, почти никого из «стареньких» не осталось — кто-то уехал из города, у кого-то теперь другие занятия.
И если совсем честно, я до сих пор, пожалуй, не понимаю, нужно ли кому-то то, что я научилась делать за эти шесть лет.