Училась: РАТИ-ГИТИС, курс Олега Кудряшова.
Роли в театре: театр «Практика»: спектакли «Бабушки», «Золушка»; Театр им. Моссовета: «Машенька»; Театр наций: «Жанна», «Детский сад стихов», Театр вкуса: «Сказки из маминой сумки».
В кино: «Еще один год».
Режиссеры, с которыми работала в театре: Светлана Землякова, Марфа Горвиц, Илья Ротенберг, Полина Стружкова, Иван Орлов и др.
Лумпова — не инженю.
У нее есть все внешние данные для исполнения наивных девочек и невинных девушек: субтильная фигурка, светлые волосы, мягкие черты лица, руки, какими гладят головы больных. Но в ней нет инфантильности и сладкой улыбчивости, нет гибкой уступчивости и аккуратной женственности. Ее героини взъерошены, встревожены, беспокойны. Ее подростки трогательны, но никогда не милы. Она понимает, что дети — это не прекраснодушные существа с бантиками в косах и большими чистыми глазами. У них есть проблемы, у них есть черты характера, но главное — они чрезвычайно подвижны внутренне, намного непоседливее взрослых. Они растут, меняются каждый день. Всегда ищущие, пробующие существа — это дети. И это актеры.
Лумпова взрослеет вместе со своими героинями. Первой большой ее ролью была Нелли в длинном студенческом спектакле «Униженные и оскорбленные». Будучи поначалу на втором плане, среди плачущего и хохочущего фона вечно страдающих и больных героев Достоевского, она постепенно становилась главной героиней, квинтэссенцией этого самого фона. Совсем ребенок, Нелли вмещала в себе слишком сильную ненависть и слишком глубокую любовь. Казалось, оттого и умерла — сердце не выдержало. Лумпова играла Нелли с характерными детскими жестами: приоткрытый рот при удивлении, широко распахнутые глаза, кулачки, когда сердилась. Но к финалу этот комплекс внешних приспособлений разрушался скопленной за пять часов действия болью — и бескомпромиссность выходила на первый план. Неприкаянная Нелли оказывалась существом требовательным до жестокости — к миру, к отцу, к самой себе. Выглядящая растерянным ребенком, она на самом деле запасала силы, чтобы в последний момент отдать сполна — ненавистью и любовью. Получалось резко, но правдоподобно, потому что дети не знают полутонов. Толчками, ударами произносила Лумпова последние реплики.
Закончив ГИТИС и не поступив в какую-либо труппу, актриса занялась детским театром. Это были проекты самостоятельных, свободных художников, лаборатории, мастерские. Вместе с режиссером Полиной Стружковой они создали своеобразный бродячий театр, выступавший в кафе и детских клубах с интерактивным спектаклем «Знакомство с театром». Зрителям в возрасте от шести до десяти авторы объясняли и показывали, что и как работает в театре, кто и за что отвечает, а потом вместе с ними создавали собственное представление. Стружкова руководила действием снаружи, Лумпова направляла изнутри. Она не прикидывалась ребенком, не играла в своего — и этим вызывала в детях доверие. Они слушали ее с интересом, увлекались идеями и готовы были принимать ее советы. И все-таки это тоже была роль, а не работа аниматора. Надо было — как в «настоящем» театре — улавливать настроение партнеров, но вести свою линию, не давая превратить историю в хаос. Она играла актрису детского театра, почти что саму себя.
Потом появился проект Марфы Горвиц «Сказки из маминой сумки», где на глазах детей из расчесок, риса, карандашей и тому подобного, доставаемого Лумповой и Мариной Ворожищевой из сумки, создается история детства маленького ежика. Дети с радостью представляют, что перевернутый вверх ногами макбук — это домик. При таком подходе лишними кажутся приторные интонации, которыми часто грешат спектакли для детей и которых здесь не позволяют себе актрисы. Они играют свои роли для зрителей любого возраста, единственным условием является возможность верить в метаморфозы самых простых предметов, превращать рулетки в улиток и при этом сознавать себя старше и опытнее, чем главный герой. Дети, считающие себя взрослыми, больше всего тянутся к детям, считающим себя взрослыми, и ненавидят взрослых, притворяющихся детьми.
В эскизе «Мастерской на Беговой» она сыграла в «Детском саде стихов» фею, храбро и важно отстаивающую мнение, что быть ребенком лучше, чем быть взрослым. Героиня Лумповой твердо перечисляла преимущества детской жизни, немного теряясь, когда ее соперник отвечал на это преимуществами жизни взрослой. Когда отрывок перерос в полноценный спектакль на сцене Театра наций, эта неуверенность нашла свое оправдание — героине Лумповой, несмотря на сказочность и радость собственного мира фантазий, приходится вырасти, самой став мамой для ребенка. Она, кажется, по-прежнему не очень знает, что же лучше: быть взрослым или быть ребенком. Второе, по крайней мере, оказывается удобнее. Может быть, это такой способ защиты — притворяться маленьким, когда мир такой большой? Но с иллюзиями приходится расставаться. Как и с детством.
Поэтому в следующей своей работе Лумпова играет уже не ребенка — подростка. На место по-детски чистых, хоть и максималистских взглядов Нелли заступает взъерошенность и неудобность Зои — Золы из «Золушки» Помра. Ее антиженственность — тоже способ борьбы со взрослением: всклоченные волосы, кое-какие платья, боты. Все это не по размеру, как и твердый, не истерический радикализм по отношению к себе — не по возрасту. Но дети — героини Лумповой уже обладают прошлым: и Нелли, и Золушка пережили и перестрадали не меньше тех, кто намного их старше. Поэтому ее неподатливая, диковатая Зола уже не задается вопросом «А жизнь всегда такая несправедливая или только в детстве?» Испытывающая комплекс вины, она раз за разом наказывает себя, выполняя самую неприятную работу. Со стороны выглядит, будто она себя мучит, истязает. Однако для нее самой, упрямой идеалистки, это нормально и правильно, по законам мира, который представляется ей жестким, но справедливым. Это наивность особого рода. В отличие от Нелли ее сердце не хочет ни большой любви, ни большой ненависти. Оно хочет спокойствия и понимания. Мир тотального одиночества Зои, как ни жестоко это прозвучит, скрашивается присутствием в нем мачехи и сестер, не принимающих ее и издевающихся над ней. Она отвечает на их действия, не может не отвечать, потому что по-настоящему ищет внутри себя что-то, что способно остановить не туда движущуюся жизнь. Спасая принца из плена иллюзий, она спасает себя. Любовь классической сказки играется Лумповой скорее как понимание, а не увлечение, здесь нет ничего головокружительного, хрустальнотуфельного. Опьянение, наверное, придет потом — близостью, счастьем взаимности. Нежность начинается уже здесь, смягчая столкновение с реальностью. Преодолевая чужие иллюзии, героиня расстается со своими. С прошлым и собой прошлой, обновляется, вырастает. Нахохлившийся воробей расправляет крылья, чтобы полететь к новым мечтам.
В «Жанне» Лумпова играет как раз такую крикливую обиженную птичку. Ее Катя — студентка в мешковатой одежде, что-то жующая и ничего особенно не ждущая. Она уже не подросток, но рядом с женственной, красивой в своей холодной расчетливости героиней Ингеборги Дапкунайте выглядит совсем юной и даже глуповатой. Само предположение, что она способна побороться с ней за свою любовь, звучит смешно. Однако Катя умеет создавать уют, отдавать тепло, и она честна — несмотря на все, что ей пришлось пережить и вытерпеть, столкнувшись с влиятельной соперницей. Она сумела пронести в душе детскую неотступность и непокладистость, но не успела выработать навыки женской хватки: мир взрослых слишком рано ее настиг.
Похожая ситуация возникает у ее героини в фильме Оксаны Бычковой «Еще один год». Ей столько же лет, сколько актрисе. И она уже замужем, и проблемы у нее, по факту, семейные. Однако перед нами снова почти ребенок. Только что закончивший с подростковыми сомнениями человек, немного наивный, чуть-чуть неловкий. Продолжающий расти и решающий проблемы все так же без компромиссов и отговорок. Она неудобная, она заноза, она задает вопросы напрямую, она резковата и строго очерчена. Но эти ее границы наносные, ей всегда хочется вырваться и стать мягче, быть внимательной и слабой, но это непозволительная роскошь. Найти баланс между собой и миром сложно, но именно такую задачу ставит перед собой Лумпова.
Не отпуская своего внутреннего ребенка, она играет набоковскую Машеньку, первую любовь. Наполовину детское — наполовину взрослое. Наполовину событие — наполовину состояние. Загадочный персонаж эмигрантского Набокова практически не возникает во плоти — его только ждут и вспоминают. И Лумпова играет воспоминание: с протертым уголком на фотокарточке, с резкими, угловатыми движениями, немножко перебирая — потому что в мыслях мы всегда видим движения не такими, какие они в действительности. Что-то затушевано в ее Машеньке, что-то смазано, а что-то, наоборот, проступает со всей ясностью. Обманчивость, ускользание Машеньки прекращается, как только у нее возникает сильная эмоция — разочарование, страх, отчаяние. Здесь Машенька проявляется словно снимок. По ходу действия воспоминания все больше обретают ясность и форму, и нелепое, так к ней не идущее платье (слишком не идущее, злая память) превращается уже в другое, элегантное, модное. Но Машенька внутри этого кокона все та же. Она, конечно, меняется, растет. От угловатого и загнанного в угол подростка — к очаровательной молодой женщине, мягко улыбающейся уезжающему от нее любимому. Она почти растворяется, скромно уступая место метафорам и аллюзиям Набокова. В Лумповой впервые появляется спокойствие в финале.
Лумпова делает свои роли полудокументальными. Интонации — не ее собственные, внеактерские, они будто подслушаны у близких, родных людей. Отстранение от себя, но не от мира, в котором возможны неудобные ситуации и беспощадные истории. Обладая воистину детским обаянием — немного кокетливости, немного лукавства, доброта и внутренний непокой, — она не пытается умилить и растрогать и убедительна именно потому, что никого не убеждает: от убеждений сегодня все устали. Она сближает себя и своих героинь, сближает, буквально обнимая их.
Ей важнее найти роли, в которых откликаются ее собственные душевные переживания, в которых можно разобраться в себе, прочувствовать через образ свое. Возможность выбирать близкие образы для нее большая необходимость, чем идти на эксперименты или играть на сопротивлении. Быть может, еще и поэтому, у нее нет театра-дома, для нее скорее само понятие театра — это дом. Место, где что-то потерялось и требует поиска, требует постоянной уборки и создания уюта. Она на свою ответственность выбирает или соглашается на роли, но они существуют не в вакууме, а в определенном социальном пространстве. Показывать детей такими, какие они есть, — это задача Лумповой, это ее большой труд. Нельзя воспринимать мир ребенка только как внутреннюю тонкую душевную организацию. Его окружают средства массовой информации, новые законы, плохая экология и, в конце концов, очень разные люди. До определенного возраста все дети хорошо чувствуют игру, и Лумпова каждый раз длит эти мгновения в своих героинях, даря растерзанной Нелли и одинокой Золушке минуты радостной фантазии, самого наивного и простого театра.
Умея выбирать и ценя выбор, она уважает зрителя и дает ему такое же право — верить или не верить своей точке зрения. В ее скромной, тонкой силе совсем нет пафоса и гордыни, нет размашистых жестов и громких заявлений, нет первых полос газет и шумных трейлеров. Впрочем, я уверена, что если они ей понадобятся — они будут. Это Товий, к которому еще не пришел ангел. Она может позволить себе такое ожидание, на которое мы все на самом деле имеем право. Право на Надежду.