Вячеслав Самодуров поставил «Ромео и Джульетту» во Фламандском Королевском балете.
Бельгийская королева в первом ряду бельэтажа (охраны незаметно, народ по соседству — обычные зрители); пряничный город Гент в получасе езды от столицы (премьеру играли именно там, потом спектакль отправится в Антверпен); маленькая (48 человек), но пристойно выученная труппа Фламандского Королевского балета. Ее худрук Ассис Каррейро, что возглавляет труппу второй сезон (до того она дюжину лет работала в Англии, в DanceEast) предложила Вячеславу Самодурову сделать для театра новую версию «Ромео и Джульетты». Бывший мариинский премьер, танцевавший в Голландском национальном балете и в английском Королевском балете, а ныне возглавляющий балет Екатеринбурга, один из немногих хореографов в мире, безоговорочно присягнувших неоклассике и танцу на пуантах, согласился. Из предписанной Шекспиром Вероны он перенес действие в лондонский театр «Глобус».
В глубине сцены выстроены галереи «Глобуса» (оформлял балет Энтони Макилуэйн, что регулярно работает с Самодуровым — в Екатеринбурге он делал «Amore Buffo» и «Cantus Arcticus»; последний спектакль уральский театр в марте привезет на «Золотую маску»). Более ничем пространство не занято, все отдано танцу и игре, что, как и музыка Прокофьева, разворачивается постепенно. Сначала по авансцене проходят два парня, выкатывающие большую вешалку, примеряют снятые с нее одежки; потом пара героев в одеждах самых обыденных, негероических, обменивается ударами шпаг (не сражаясь, а просто намечая движения). Сцена заполняется балетным народом — и становится понятно, что в театре «Глобус» готовится к выступлению балетная труппа, что сейчас начинается репетиция.
Да-да, все в курсе, что балет не выступал и не выступает в «Глобусе» — не та конфигурация сцены. Но образ этого театра использован в спектакле Самодурова как образ театра вообще — древнего, захватывающего, тонкого искусства, в котором реальности ничего не стоит смешаться с вымыслом, а игре превратиться в занятие, чреватое полной гибелью всерьез. В Генте не только рассказывается история Ромео и Джульетты (хотя весь сюжет изложен, как того требуют Шекспир и Прокофьев), но заводится разговор о роли режиссера (хореографа).
Его роль — главная, хотя постановщик (он же правитель Вероны; роль досталась Александру Клифу) нечасто появляется на сцене. Нетерпеливыми хлопками он созывает только что появившуюся на сцене труппу, командует «тренировочными» перестроениями и раздает шпаги актерам, когда в музыке начинает звучать конфликт сцепившихся групп. И вот уже мирно разминавшаяся труппа влетает в драку как поезд в тоннель: мужчины рубятся на шпагах, девицы стараются ногтями достать лицо коллеги, одна другую тащит за волосы (и, надо сказать, женщины смотрятся в этой заварушке более эффектно — должно быть, уже третий год работающий худруком Самодуров прекрасно представляет себе, что актрисы способны на большие военные подвиги, чем актеры). Балетмейстеры — и тот, что поставил балет в Генте, и тот, что ставит его в «Глобусе» — изобретательны и отлично управляются с массой народа: сражающаяся толпа одновременно яростна и скульптурна, каждое мгновение можно зафиксировать — и будет отдельный впечатляющий монумент. Заканчивается драка так же по мановению герцога-режиссера: спасибо, достаточно, помрежи (стражники), да оттащите вы их друг от друга.
«Я царь, я бог» — ну да, об этом. Но я не знаю ни одного толкового хореографа (режиссера), что не считал бы себя богом в момент работы. Иначе, как, собственно, строить мир?
Меж тем театр готовится к спектаклю — на галереях вывешиваются флаги — а на сцене все еще идет прогон. Чувствуется, что времени осталось немного — и события спешат, что-то пересказывается слишком быстро. Для хореографа важен бал — и он разворачивается во всей мощи. «Танец рыцарей» (что привычно нашим балетным народом называется «танцем с подушками», потому что в старом спектакле Леонида Лавровского с подушками и танцевали) сделан картинкой общества, в котором всем управляют мужчины. Они властно заставляют женщин склоняться, агрессивно разворачивают их к себе, управляют ими и держат в подчинении — просто наступив на длинный подол юбки. Платья, надо сказать, у дам фантастически красивы — в охристо-осенних цветах (их сотворил Тим ван Стеенберген), и эта красота мнется, угнетается, удерживается. Женщины всплескивают руками как птицы на привязи — мужчины с силой опускают их руки. Дирижер Джейми Филипс и Брюссельский филармонический оркестр в этот момент позволяют музыке достичь своей космической, своей фашистской жути — а сотворенная Самодуровым сцена ей конгениальна.
Дуэты Джульетта (Лаура Идальго) и Ромео (Вим Ванлессен) правильно нежны и непошло чувственны (герой поднимает руку возлюбленной вверх — рука падает ему на грудь — и он так блаженствует под ее тяжестью, что просто чувствуется, как у него подкашиваются колени), сражения на шпагах поставлены по всем правилах фехтовального искусства, но ярче запоминаются другие сцены. Плач леди Капулетти (Ана Каролина Кваресма) над телом Тибальта (хореограф рядом и показывает актрисе, как надо метаться над трупом и нападать на Ромео — синхронно двигается рядом с ней, но сначала у него движения более яростны, затем актриса впадает в амок и заражает уже коллегу — исполнителя роли графа Капулетти); визит Париса (Илья Манаенков) к уже решившейся принять зелье Джульетте (она сперва исполняет все предписанные галантные па с отсутствующим взглядом и механическими движениями, потом присматривается к гостю, как влюбленно он к ней обращается, и — сделано очень точно — жалеет его, начинает отвечать, кладет руку на плечо — как подруга, сожалея и поддерживая). Эта Джульетта взрослее героини Шекспира — в четырнадцать начхать на весь мир, а уже лет в двадцать с миром можно и проститься, и пожалеть нечаянного виновника своего несчастья. В самодуровском спектакле есть несколько таких человеческих — слишком человеческих для балета? — моментов: когда отец Джульетты несет ее к «склепу» (всего лишь выдвинутому постаменту) на руках, как уснувшего ребенка, монументальность сюжета также истаивает, болезненно и мгновенно.
Финал немногословен и быстр: да, отравился, да, зарезалась. Мимо постамента проходит из кулисы в кулису вся труппа — напоминая, что это все-таки была репетиция. Ну или что весь мир — театр, генералка происходит здесь и сейчас, а автор пьесы может быть не особенно добр к персонажам. Хореограф удаляется вместе со всеми, чтобы вернуться только на аплодисменты. Самодуров их вполне заслуживает.