«Лондон Шоу» на «Райкин-плаза»

Рядом со зданием театра «Сатирикон», где на афише значится свежее «Лондон Шоу», красуется теперь еще одно здание из стекла и бетона с вывеской «Райкин-плаза». Хочешь не хочешь, а названия рифмуются. «Театр.» вспоминает, как «Сатирикон» нашел кратчайший путь к сердцу платежеспособной публики.

Шоу — это, конечно, выдающийся английский драматург по имени Бернард, который написал пьесу «Пигмалион». А Константин Райкин, поставив ее у себя в театре, просто дал спектаклю другое название. Но из песни слова не выкинешь. «Лондон Шоу» — это все же немножечко шоу, жанр, который здесь любят, вовсе не желая этого стесняться.

Худрук «Сатирикона», органически не способный ничего делать легкомысленно и впроброс, построил свой театр как серьезный драматический. Но его развлекательную составляющую он считает концептуально важной. Рассмешить и развлечь публику здесь, если и не полагают самоцелью, то обязанностью, видимо, считают. Чтобы только без гордой застенчивости интеллектуала да с полупустым залом. Чтобы было доступно не горстке умников, но широким зрительским массам. Чтобы успех был. Однажды Илья Эпельбаум, художник и выдумщик, создатель уникального театра «Тень», рассказал, как пригласил Константина Райкина поставить что-нибудь с крохотными лиликанскими куколками (был в «Тени» такой проект, и многие известные люди в нем поучаствовали). Райкин думал-думал и мечтательно сказал: «Эх, поставить бы спектакль, с которого в недоумении и гневе лиликанские зрители уходили бы во время действия. А к концу остались бы всего два очкарика и говорили: „Это так глуб-б-боко!“» Вот такое, совершенно отчетливое кредо.

В «Сатириконе» ставили Роберт Стуруа, Юрий Бутусов, Валерий Фокин, и их спектакли часто становились событиями. Сам Константин Райкин тоже берется за режиссуру. В его постановках бывают проблемы со вкусом. Но не со смыслом. И не со слухом на время, в котором он живет.

В 2003 году он поставил «Доходное место» по пьесе Островского, спектакль, в котором были все «родовые признаки» и режиссуры Райкина, и общей эстетики «Сатирикона». Здесь много и энергично двигались, танцевали, не смущаясь форсировали звук. Все мужчины этого спектакля, а в первую очередь Вышневский (Юрий Лахин) и Жадов (Денис Суханов), выглядели почти что нашими современниками. Но именно это «почти» давало сильный эффект. Мог бы сатириконовский Вышневский подъехать к своему дому на новеньком «Бентли»? Почти! Похож ли был Жадов на современного молодого идеалиста? Почти.

Режиссер вместе с актерами с самого начала оставлял зазор между классическими героями и их современными прототипами, между социально-нравственными дилеммами мира Островского и их сегодняшней комедийной проекцией. В трактире матерый чиновник Юсов (Алексей Якубов), принявший изрядно спиртного и подталкиваемый подхалимом Белогубовым (Сергей Климов), пускался в пляс. Пластичный Якубов выделывал танцевальные чудеса, столь любимые на этой сцене. Но пляска была откровенно груба, уродлива, будто что-то темное, задавленное и изначально бездарное выпирало из этого «учителя жизни» в минуту пьяной удали.

«Доходное место», режиссер Константин Райкин, «Сатирикон», 2009
«Доходное место», режиссер Константин Райкин, «Сатирикон», 2009

Помню, как в финале спектакля сломленный Жадов подходил к рампе и, грустно глядя в зал, бросал знаменитую фразу: «Я буду ждать того времени, когда взяточник будет бояться суда общественного больше, чем уголовного». А зал взрывался аплодисментами. Тот самый зал, что радостно ржет над немудрящими остротами и аплодирует каждому танцевальному номеру.

Спустя годы Райкин еще раз взялся за Островского и поставил спектакль «Деньги» (в основе — пьеса «Не было ни гроша, да вдруг алтын»). Действие решительно перенес в наши дни. Московская окраина Островского превратилась на сцене в железнодорожный переезд, около которого лепятся гаражи-мастерские и убогое жилье, давно подлежащее сносу. Художник Дмитрий Разумов расположил это вполне узнаваемое предместье не только на подмостках, но и по бокам портала. То и дело мимо с грохотом мчится невидимый поезд, поднимая со сцены вихри пыли и мусора и бросая на местный ландшафт отблески нездешней дорожной жизни. И вот мещанка Домна Евстигнеевна (Эльвира Кекеева) стала в спектакле путевой обходчицей, а купец Истукарий Епишкин (Алексей Якубов) — владельцем какого-то придорожного шиномонтажа. Городовой (Сергей Климов), тот самый, что велит местным жителям под угрозой штрафа покрасить фасады и заборы, превратился в участкового милиционера, которому тут же дают на лапу. Ну и т.д. и т.п. Играют комедию с прямотой, свойственной лубку. А вместе с тем есть намек на брехтиану — здесь ведь своя «Трехгрошовая опера» во главе с русским папашей Пичемом, Михеем Михеичем Крутицким, подпольным богатеем и ростовщиком. Хотя в спектакле поют блатные песни-романсы, и это, конечно, никакие не зонги и не кабаре, скорее, русский кабак с его неизменным репертуаром.

Актеры «Сатирикона» играют выпукло и плакатно, но точно по смыслу. Крутицкий же в исполнении Дениса Суханова стоит особняком. Режиссер помещает его вне конкретного времени. Одетый, в отличие от остальных персонажей, в вечные театральные лохмотья, шинельку с заплатками, дрянную шапку и бесформенные башмаки, этот Крутицкий похож и на Плюшкина, и на Гобсека, и на старика Пичема одновременно. Физиономия его странна, в ней смесь юродства, шутовства и вселенской скорби скопидома. Перед нами «прореха на человечестве», одинаково знакомая и по Гоголю, и по Шекспиру, и по Пушкину, и по папертям да подземным переходам.

«Деньги» по пьесе «Не было ни гроша, да вдруг алтын», режиссер Константин Райкин, «Сатирикон», 2010
«Деньги» по пьесе «Не было ни гроша, да вдруг алтын», режиссер Константин Райкин, «Сатирикон», 2010

Выбрав драматургическое сочинение «Тополя и ветер» востребованного на сценах мира француза Жеральда Сиблейраса, Константин Райкин решил опереться на «хорошо сделанную пьесу». Тогда же он поставил на малой сцене «Королеву красоты» и «Сиротливый Запад» Мартина Макдонаха, причем сделал это одним из первых в Москве. «Тополя» же выпустил на большой сцене, хотя в пьесе всего три действующих лица и все происходящее сосредоточено на одной веранде. Но Райкин открыто делал ставку на то, что и содержание тут беспроигрышное, и три сатириконовские звезды — Максим Аверин, Григорий Сиятвинда, Денис Суханов — возьмут зал. А чем больше будет этот зал, тем лучше.

Пьеса — о трех стариках, ветеранах Первой мировой войны, живущих в доме инвалидов и мечтающих пойти в поход на соседний холм, где «тополя и ветер». Сатириконовская троица играет их темпераментно и азартно, то и дело через край. Райкин строит роли по принципу масок. Суханов — комический злодей, он вечно раздражен, высокомерен, и даже походка у него птичья, журавлиная. Сиятвинда — простак, но с хитрецой. Аверин чем-то напоминает интеллигентов-недотеп из давних советских фильмов. Все утрированно, на грани гротеска и даже клоунады. И вместе с тем по-житейски понятно и человечно. Актеры работают на гэгах, зрители хохочут, но в нужные, строго отмеренные крепкой коммерческой рукой драматурга минуты утирают непрошеную слезу.

При этом на поверку Райкин обошелся с пьеской куда более логично, чем Римас Туминас, поставивший ее в том же сезоне со знаменитыми вахтанговцами Владимиром Симоновым, Владимиром Вдовиченковым и Максимом Сухановым. На вещицу, заведомо не требующую ни философских высот, ни психологических глубин, ни сложных метафор, Туминас употребил умения, которые прежде прилагались к куда более серьезной драматургии. И вышло тяжеловато. А у Райкина — как раз то, что и требовалось для удовольствия публики.

***

И наконец родилось «Лондон Шоу». Действие «Пигмалиона» происходит, как известно, в Лондоне. А «шоу», если слово написать с маленькой буквы, тоже вполне подходит к зрелищу, сочиненному Райкиным.

Он чуть сдвигает время действия, переносит его в более позднюю эпоху немого кино. И строит его на мотивах своего любимого Чарли Чаплина. В буквальном смысле — в спектакле звучит едва ли не вся музыка, написанная великим Чарли. И часть эпизодов пьесы превращает в миманс, а точнее, в кинокадры немого синематографа. Казалось бы, это совершенно неприличный трюизм, ведь чаплинская пластика и вообще его облик и его темы нещадно использованы нашим театром. Но у Райкина в спектакле есть то, что не только примиряет с чаплиниадой, но даже убеждает в ее необходимости.

Во-первых, история с цветочницей из «Огней большого города» рифмуется с историей цветочницы Элизы Дулитл. Во-вторых, Константин Райкин на этот раз сам ставил немые «кинематографические» эпизоды-прослойки (слишком это любит и никому, видно, не отдаст), и у него вышло нечто совершенно другое, нежели затертая до дыр чаплинская семенящая походка. В приглушенном, чуть мерцающем свете старого кинопроектора на авансцене возникают массовки: люди выходят из театра (нечто вроде разъезда); Хиггинс, Пикеринг и примкнувшая к ним миссис Пирс учат Элизу манерам; героям снятся сладкие сны. Пластика проработана тщательнейшим образом и иной раз способна сказать больше, чем темпераментный монолог. Старое кино ведь было наивно. Герои принимали позы, фиксировали их, выражая таким образом признаки характера и состояния. Именно это и проделывает сатириконовский миманс, в важных, «содержательных» поворотах головы или торса, в старательных, но не преувеличенных жестах и походках. Райкин любит гэги, знает в них толк, умеет это делать, а здесь его умение приходится как нельзя кстати. Потому что — и это в-третьих! — спектакль сделан с нежностью к нелепым людям. А Хиггинс и Пикеринг здесь нелепы не менее, чем неотесаная Элиза.

«Тополя и ветер», режиссер Константин Райкин, «Сатирикон», 2009
«Тополя и ветер», режиссер Константин Райкин, «Сатирикон», 2009

Гэги из кинематографических эпизодов прорастают в эпизоды драматические. В классическом «английском» добротном интерьере (художник Борис Валуев) герои в бешеном темпе ведут диалоги, прыгают через столы и стулья. Профессор Хиггинс еще до появления ученицы занимается фонетическими упражнениями, на разные лады произнося гласные звуки. Это весело, нелепо, но слишком долго и неуемно, как и многое другое. Далее рафинированный поначалу Хиггинс — Артем Осипов вообще утратит приличия, станет расхристанным, начнет хамить и утирать рукой нос, а, посади его за стол, он и ноги на стол. Это будет почище, чем у его воспитанницы — Альбины Юсуповой, которая, будучи от природы диким зверьком, к тому времени уже наберется стати и сдержанности. Любовь, не салонно пристойная, как ее обычно играют согласно дидактичному англичанину Шоу, но сумасшедшая и всепоглощающая, сметет здесь все наносное, непрочное, ненастоящее. На самом деле все это вовсе не поперек авторской мысли, а как раз в ее русле, но с помощью гэгов и «на нашей, на русской почве» доведено до высшего градуса накала.

Апофеозом становится папаша Дулитл в исполнении Григория Сиятвинды. Пластичный и свободный, он устраивает из двух своих появлений феерическую пантомиму. Вот входит в чистенькую гостиную чудовищно грязный субъект. Снимает башмаки, а там такие носки, что не только миссис Пирс — Елена Бутенко-Райкина надевает на лицо гигиеническую повязку, но и зрителю уже начинает казаться, что со сцены несутся миазмы. У папаши, вдобавок, чесотка, он непрестанно чешется и использует для этого все, что подвернется под руку. Прощайте, дорогие статуэтки, до свидания, бархатное кресло, сесть в него приличному члену общества теперь уже решительно опасно! Исполняя непрерывный танец-чесотку, артист Сиятвинда одновременно спокойно и психологически убедительно произносит свои реплики. Этот контраст убийственно смешон! Но вот папаша Дулитл появляется у Хиггинса во второй раз, теперь уже при полном джентльменском параде. И исполняет замечательное рондо. Появились приличные условия жизни, но тик-то остался! Нет, теперь папаша не чешется, он помыт и напомажен. Но он теперь без конца вытаскивает заранее принесенные с собой тапочки, меняет на них туфли и обратно, бесконечно одергивает пиджак, достает из карманов зеркальца и щипчики, выщипывает волоски, утирается платком, расчесывает волосы. И в чем, скажите, существенная разница? Все осталось, как прежде. Оболочка не меняет сути. Так гэг вырастает в общую тему спектакля. В очередной немой сцене роскошная леди Элиза Дулитл внезапно берет электрогитару и бацает на ней что-то малопристойное. Но почтенное окружение не шокировано. Оно аплодирует. Ей ведь теперь, когда она с виду комильфо, можно все! И снова Бернард Шоу с его главной мыслью выглядит совсем даже не попранным, напротив, прилежно прочитанным. Хотя и с изрядной добавкой «шоу».

Актриса Елизавета Мартинес Карденас (Элиза) в сцене из спектакля «Лондон Шоу», «Сатирикон», 2013
Актриса Елизавета Мартинес Карденас (Элиза) в сцене из спектакля «Лондон Шоу», «Сатирикон», 2013

Если в «Сатириконе» любят этот жанр, то почему бы в самом деле не полюбить и расцвеченное мишурой, пахнущее достатком слово «плаза»? К тому же в «Райкин-плаза» развешены портреты Аркадия Исааковича — артиста, который даже в роли классического хапуги или последнего забулдыги умудрялся оставаться интеллигентом. Уж не знаю, как бы ему понравилась эта «плаза», приклеенная к его громкой фамилии, но вот «Лондон Шоу» наверняка понравилось бы.

Комментарии
Предыдущая статья
Шесть песен о разном 25.06.2014
Следующая статья
Вест-Энд: не совсем коммерческий театр 25.06.2014
материалы по теме
Архив
Избранные места из театральных меню
Помня, что место артиста (да и критика, конечно, тоже) в буфете, «Театр.» проинспектировал московские театральные кафе, сравнив их цены с питерскими, сибирскими, среднерусскими и даже некоторыми европейскими. Как выяснилось, самый дорогой кофе можно выпить в МХТ (210 руб.), а самый дешевый бутерброд с икрой съесть в театре Улан-Удэ (50 руб.). За дешевыми пирожными…
04.07.2014
Архив
Синдром «семь сорок», или Часто ли вы спите в театре?
Участвовать в нашем опросе, кроме известных критиков, согласились режиссер, драматург и арт-обозреватель. Они сошлись на том, что сон в театре полезен во всех смыслах: эстетическом (об этом еще Максимилиан Волошин писал) и физическом (когда немного поспишь, спектакль воспринимается лучше).
04.07.2014