Фото: Mara Bratos
Завтра заканчивается фестиваль NET, проходивший при поддержке Фонда Михаила Прохорова и Департамента культуры города Москвы. Корреспондент Театра. — о «Гамлете» Оливера Фрлича
Психиатры бьют тревогу: человечество вымирает не от рака или СПИДа, а от депрессии. Нежелание жить, неспособность действовать и чувствовать превратилось в повальную эпидемию. На вопрос про планы на выходные друзья удрученно отвечают, что у них не на что не хватает времени и сил. Но куда делись силы? На что растрачена энергия? Почему мы несчастливы и не хотим жить?
Именно на этот вопрос пытается ответить «Гамлет», поставленный в Загребском Молодежном Театре в 2014 году и привезенный в Москву в рамках NET-2015. При этом его автора, известного балканского режиссера, левого радикала и скандалиста Оливера Фрлича болезнь нашего века вроде бы совсем не коснулась. Этот человек-спектакль с истинно южным темпераментом заводится с пол-оборота: в любой момент готов броситься обличать современный капитализм, подкрепляя свои слова цитатами из Мао Цзэдуна, со знанием дела рассказывать о современном искусстве, полемизируя с философом Славомиром Жижеком, рассуждать об опыте Великой французской революции и с не меньшим энтузиазмом осуждать гастрономические привычки соотечественников, свихнувшихся от приставки «био».
Фрлич честно признается, что тоже не чужд сомнений и, бывает, задается вопросом, почему он предпочитает хорошую войну плохому миру и зачем так настойчиво полемизирует с хорватским истеблишментом и европейским общественным устройством. Бывшая югославская республика недалеко ушла от наших реалий, так что за эту полемику готова в буквальном смысле сжить режиссера со свету, тогда как в цивилизованной Европе он обласкан и любим. Но даже мучимый сомнениями, Фрлич идет вперед, борется, спорит и настаивает на своем. В отличие от загребского Гамлета — измотанного, удрученного, ни в чем не уверенного, не способного жить.
Для этого Гамлета, статного красавца в тонком и нервном исполнении звезды хорватского театра и кино Крешимира Микича, затасканный за четыре с хвостиком столетия вопрос «Быть или не быть» — никакая не метафора. Он и быть не может и не быть не умеет: находясь в тесном безвоздушном пространстве, «запертый» за обеденным столом между рассаженными амфитеатром зрителями, в своем сером официантском фартуке он выглядит чужим и неприкаянным. Но сил разорвать злополучную цепь и покончить с собой у него тоже нет — это самый слабый, самый безвольный, самый усталый и самый мертвый Гамлет из всех возможных. И подкосили его не убийство отца и не предательство дяди, а собственная несостоятельность, невозможность быть собой. Этот Гамлет не чувствует себя законным наследником и не испытывает ни малейшего желания бороться за причитающуюся ему власть, но помимо собственной воли оказывается вовлечен в глупые политические интриги и подковерные игры. Ему не нужна власть, он предпочитает анонимность и бездействие, а от него ждут поступков и решений. Ему нравится красивая рыжая девушка, но он в принципе не может доверять женщине после повторного замужества матери (тем более, Офелию и Гертруду играет одна и та же яркая, эксцентричная Нина Виолич). Ему навязывают то, что ему не нужно, отнимая самое необходимое: свободу и волю. В итоге ожидания окружающих ложатся на его плечи тяжким грузом, доводят до отчаяния и фрустрации, в буквальном смысле сводят с ума. Сомневающийся, неопределившийся Гамлет, который толком не понимает философ он или бездельник, официант или принц, не чувствует в себе сил для сопротивления — и тогда его объявляют предателем. Когда отечество в опасности, не время для сантиментов. И если ты ведешь себя не как мужчина, тебе нет места в датском королевстве.
Гамлет Фрлича—Микича не притворяется сумасшедшим, он действительно болен, потому что от такой псевдожизни только и можно — убежать в болезнь, спрятаться в депрессию. Покойник с самого начала, он сознательно провоцирует остальных на финальное коллективное убийство, которое ничего не меняет, лишь обозначая реальное положение вещей и ставя точку в войне, которую невозможно выиграть.
Режиссер не затягивает с этим убийством до «после антракта». Если Гамлет у него непривычно слаб, то сама пьеса — на удивление коротка. Из нее изъято все «лишнее»: сцена мышеловки не нужна, так как Клавдий не отрицает свою вину, а племянник не сомневается, что дядя убил его убийца; сцена сумасшествия сокращена до предела, так как прекрасно приспособившаяся к гнусному дворцовому мирку Офелия становится для возлюбленного так же неинтересна, как и ее братец, а сцена с призраком и вовсе сведена до нескольких строк, лишний раз удостоверяющих психическое нездоровье Гамлета. Фрлич столь бесцеремонного обращается с шекспировским текстом, потому что понимает: современный зритель, привыкший переключать каналы и общаться в формате смс, не способен сосредоточиться на бедах датского принца более полутора часов. Если ему до самого себя уже давно нет дела, то до какого-то безвольного невротика и подавно.
Несмотря на убийства и крики, утопление в тазу (так Гамлета допрашивают о теле Полония) и душераздирающее кровопускание в финале, «Гамлет» Фрлича — спокоен и даже миролюбив, взывает к чувствам, а не к мгновенным невротическим реакциям. Тем, кто ждал от режиссера громкого жеста или просто фиги в кармане, в нем не хватает полемичности содержания и радикализма формы, но тем, кто хочет серьезного разговора о главном, он придется в самый раз. Самое интересное, что даже то, как прошел этот «Гамлет» в Москве, подтверждает верно намеченную Фрличем проблему. Если в первый вечер хорватские артисты, вдохновленные присутствием режиссера, играли энергично, то во второй они показались усталыми и даже чуть вялыми, а сам спектакль вышел таким же апатичным и нервным, как главный герой. Недостаток жизненной энергии оказался проклятием не одного только принца Гамлета: вирус бессилия, преодолев остатки смело разрушенной Фрличем четвертой стены, с легкостью перекинулся из зала на сцену. Жаль, сам режиссер при этом не присутствовал — он наверняка устроил бы из этого отдельный перформанс, прямо во время собственного спектакля.