В Москве недавно проходили дни памяти жертв Холокоста. А в Вене в последние месяцы появились две значимых выставки на ту же тему – в центре Арнольда Шёнберга (её можно посмотреть онлайн) и в Музее истории Австрии. Обе они раскрывают механизмы «нормализованного мракобесия»: в истории Зальцбургского фестиваля, в околотеатральной прессе, туризме, науке и даже феминизме. Из Австрии – наш корреспондент Наталья Якубова.
С Шёнбергом на природу
В центре Арнольда Шёнберга в Вене работает выставка «С Шёнбергом на природу». Куратор Тереза Муксенедер тщательно отследила образы природы в жизни и творчестве создателя додекафонии, и проходя от стенда к стенду можно, взирая на фотографии тех мест, которые его вдохновляли, слушать отрывки его произведений. У выставки есть, однако, совершенно необычная сопровождающая программа: она посвящена так называемому «инциденту в Маттзее» – курортном местечке близ Зальцбурга, где в 1921 году композитор с семьей собирался провести 140 дней, но провел ровно в десять раз меньше… На самой выставке говорится лишь о том, что антисемитские нападки, которые тогда испытал Шёнберг, привели в конце концов к его возвращению в иудаизм, большему обращению к своим корням и в конце концов к целому ряду произведений (опере «Моисей и Аарон», драме «Библейский путь» и другим). Тереза Муксенедер, однако, – также автор содержательной статьи «Арнольд Шёнберг: конфронтации с антисемитизмом», и она предложила необычный формат для выставки онлайн: в течение месяца на сайте Центра появлялось по одному объекту, таким образом, предоставляя возможность пристально вглядеться, как стало возможно, что отнюдь не безвестный уже и тогда композитор оказался изгнан из зальцбургского курорта. Сейчас выставку можно посмотреть сразу в полном объеме
Второго июня 1921 года, когда Шёнберг прибыл в Маттзее, газета «Зальцбургер Хроник» опубликовала маленькую заметку, заверявшую, что туристическая ассоциация этого городка приложит все усилия, чтобы и в этом году сезон прошел «свободным от евреев». Как постепенно выясняется, в начале 1920-х годов было уже не менее 70 таких зальцбургских курортов, которые позиционировали себя подобным образом, одновременно клеймя своих собратьев по турбизнесу в Зальцкаммергут, предоставляющих услуги евреям, которые – в этой версии событий – не просто присутствовали, но даже преобладали среди отдыхающих. В соответствующих заметках можно прочитать призывы игнорировать так же и ведущие австрийские газеты, издававшиеся в Вене – как «еврейские». Естественно, назревает вопрос, почему Шёнберг отправился именно на один из «антисемитских» курортов. Ответов на него несколько, и они подсказывались изо дня в день. Самый очевидный: Шёнберг не проверял никакой информации, и может быть, не подозревал ни о мракобесии конкретно в Маттзее, ни в остальных 69 точках. В Маттзее уже давно приглашал его брат Генрих, женатый на дочери зальцбургского мэра (а затем вице-губернатора Зальцбургланда) певице Берте Отт. Макс Отт выстроил в Маттзее виллу «Нора» (названную по имени его жены), где многократно гостила семья его дочери. Берта Отт договорилась о съемке для Шёнбергов другой виллы – вскоре эта женщина будет фигурировать в газетах в качестве «предприимчивой дамы», из-за которой в «арийском» Маттзее появилась целая колония евреев.
Шёнберг, однако, ничего не знал о запрете турассоциации Зальцбурга на прием евреев; все сведения об этом месте шли, видимо, от его брата, и он давно собирался его посетить. Знал ли об этом сам Генрих? Это не очень понятно. Скорее заметно то, что сгущающийся вокруг них маразм нормальные люди – Шёнберг, его родственники, его друзья – стараются просто игнорировать. (Стараются относить на счет «обычного» антисемитизма, то есть не превышающего «нормы»? Той «нормы», по которой существовал политический дискурс даже в той же – противопоставляемой Зальцбургу – Вене, чей мэр Карл Люгнер громил евреев в парламенте, однако дружил с еврейской элитой). Уже существуют предписания, уже – как выясняется – существуют административные рычаги для «ариизации» региона (часть объектов экспозиции посвящена, например, сообщениям о заседаниях турассоциации и других органов, в результате которых все-таки было принято решение, что Шёнбергу надлежит Маттзее покинуть), однако большинство людей считает все это все еще выходками горстки сумасшедших, на которых не надо обращать внимания. И действительно, главный двигатель безумия довольно опознаваем – это казначей местной турассоциации пенсионер Франц Вилднер, поселившийся в Маттзее пару лет назад. Скорей всего, это он написал от лица «арийского отдыхающего» анонимную открытку «знаменитому композитору А.Шёнбергу», обращая его внимание на соответствующие газетные публикации… Известны и другие действующие лица – мэр Маттзее или доктор, заведующий грязевой купальней… В начале каждого лета они заверяли публику, что сезон пройдет «без евреев», в конце – благодарили друг друга за проделанную работу. Как они действовали в других случаях? Шёнберг считал себя первым евреем, который подвергся конкретным нападкам, и, возможно, так оно и было. Возможно, все действия антисемитской кучки сводились к этим публичным заверениям, и планирующие отпуск евреи просто обходили Маттзее и остальные 69 мест стороной. Шёнберг, который поначалу радостно пишет своему издателю, что тот будет доволен, что рукопись «Науки гармонии» вскоре можно будет отдать в печать, затем больше всего сокрушается, что потерял несколько дней работы… Обнародование своего еврейского происхождения Шёнберг считает всего лишь вмешательством в личную жизнь (которых он научился уже избегать). Однако этот «рассеянный профессор» каким-то образом привел в движение механизм, показавший, что воинственный настрой горстки сумасшедших – вовсе не шутка! Кроме того, этот настрой не встречает эффективного протеста всех остальных пребывающих в Маттзее – постоянно или временно.
Экспонат с выставки “С Шёнбергом на природу”. Описание фото:
Mathilde and Arnold Schönberg, Felix Greissle and Trudi (Schönberg) Greissle, Georg Schönberg
Traunsee, 1922
В одном из своих частных писем Шёнберг шутил: «…они презирают меня, как если бы знали мою музыку». Действительно, если бы знали музыку, возможно, Шёнберг был изгнан бы еще более публично. А уж если бы знали, что именно этим летом – уже не в Маттзее, а в Траунштайне – Шёнберг впервые испробовал метод додекафонной композиции!
В это же самое время теорию относительности Альберта Эйнштейна ряд физиков во главе с нобелевским лауреатом Филиппом Ленардом клеймили как «еврейскую выдумку». Муксенедер предполагает, что наступивший вскоре идеологический поворот Шёнберга мог быть также мотивирован тем, что заметка в венской «Нойе Фрайе Прессе» о возмутительном инциденте в Маттзее была опубликована непосредственно рядом с сообщением о речи Эйнштейна, с энтузиазмом выступавшего за дело возрождения еврейской нации.
Один из последних экспонатов выставки – письмо 1934 года, в котором Шёнберг рассказывает о своем «пробуждении» и выносит приговор «попыткам ассимиляции»…
Идея внимательного прочтения писем, открыток, газетных заметок, которые предложила эта онлайн-выставка – прекрасная, и единственное, что можно пожалеть – что она не учитывает напрашивающегося (по крайней мере для меня) контекста – а именно возникающего в то же самое время Зальцбургского фестиваля (отметившего недавно свое столетие), у основ которого стояли евреи, более чем свято в ассимиляцию верившие: Гуго фон Гофмансталь и Макс Рейнхардт. В 1990 году Майкл Стейнберг издал книгу «Австрия как театр и идеология: Значение Зальцбургского фестиваля», в котором вписал детище Гофмансталя и Рейнхардта в феномен «католической культуры австрийских евреев». Этот феномен Стейнберг объясняет не столько религиозными мотивами, сколько «желанием участвовать в публичном смыслообразовании, адаптировать себя, интеллектуально и духовно, к доминирующей культуре». Спустя три десятилетия выставка в Еврейском венском музее, приуроченная к столетию Зальцбургского фестиваля и названная «Евреи «Каждого»» (имеется в виду «Имярек» – Jedermann Гофмансталя, то есть пьеса, с самого начала игравшаяся на каждом фестивале), – рассматривает результаты этой адаптации. И не только в судьбе знаменитых основателей – но и в судьбе бесчисленных сподвижников – музыкантов, дирижеров, актеров, оперных певцов… Даже Александр Моисси – не имевший еврейских корней – подвергался антисемитскому шельмованию (антисемитам в его имени слышалось: Моисей)! Судьбы этих людей сложились по-разному, в основном трагически. Выставка создает словно удивительную «теневую конструкцию» знаменитого фестиваля, заставляя задавать вопрос, вернулся ли он когда-нибудь к своему первоначальному облику и не должна ли его традиция всегда – а не только на этой выставке – восприниматься в своей драматичной полноте. Во всяком случае не так беспроблеммно, каким предстает очередной «Имярек» для осаждающих Зальцбург культур-туристов.
Холодный взгляд
Выставка “Холодный взгляд” © Wolfgang Reichmann / Naturhistorisches Museum Wien
Еще более удивительная выставка прошла в Музее истории Австрии. Единственный аутентичный документ на ней – это маленькая неприметная коробочка, которую обнаруживаешь в самом конце, в отдельной витрине, пройдя стенды, наполненные фактами, вызывающими скорбь и наводящими на горькие размышления.
Уже в самом начале мы узнаем о том, что было в этой коробочке – фотографии, сделанные в результате квази-антропологического проекта трех венцев (двух женщин-антропологов и сопровождающего их фотографа), делающих свою карьеру во время австрофашизма. В 1942 году они отправились в оккупированный Германией город Тарнов близ Кракова, где в их распоряжение было предоставлено немало еврейских семейств (в общей сложности 565 человек) для произведения антропометрических измерений. Те, в свою очередь, должны были лечь в основу трудов, которые молодые ученые заранее считали поворотными в своей карьере.
Выставка называется «Холодный взгляд. Последние фотографии еврейских семей из тарновского гетто». Антропологи особым образом измеряли объекты своего изучения и следили за тем, чтобы те были в особых ракурсах и с особой экспрессией сфотографированы. Эти-то серии фотографий и находились в коробочке. Особая работа потребовалась, чтобы проследить судьбы этих людей, и семейные истории многих из них представлены на отдельных стендах – во многих случаях речь идет о фамильных реликвиях немногих выживших или их родственников. На фоне «исчерпывающей» (как ее мыслили ученые) фотодокументации 1942 года эти разрозненные, часто смятые и заново расправленные, потрепанные фотографии (фотографии фотографий, конечно), выглядят как осколки разбитой картины.
Параллельно рассказывается история ученых: мы знакомимся с тем, кто был их «авторитетом» в расовых теориях, с их карьерой «до» (и «после»), видим их инструменты. Наконец, читаем их эго-документы: сохранилась обширная переписка между Дорой-Марией Калих и Эльфридой Флитман. Молодые женщины хотят вовсю использовать карьерный шанс, который дала им война, критикуют своих коллег-мужчин, не слишком ревниво занимающихся наукой, острят по поводу их призыва на фронт. Планируют перемещения между польскими городами, обсуждают меню и развлечения. Про объекты своего изучения знают, что они – «уходящая натура». Да, это донельзя искаженный образ «европейского антрополога», празднующего свое превосходство над «дикарем». Однако все же они знали, что в данном случае те, кого они изучают как «низшую расу», истребляются даже не в результате экономической и культурной колонизации – истребляются как раз в силу тех теорий, которые они, ученые, должны подтвердить своей работой. «Успеть изучить» – чтобы предоставить свидетельства научности идущего полным ходом истребления? Страшный и беспощадный шарж на науку, поставленную на службу «госзаказа».
За свидетельствами, собранными на стендах – огромная научная работа создателей экспозиции. Но впечатления от этих двух параллельных нарративов – в которые можно углубляться, сравнивать, противопоставлять, – разбиваются о главный аккорд вашего путешествия в лабиринте стендов: исследовательский материал к антропологическому проекту о расовой теории, и в то же время – последние фотографии по большей части вскорости погибших людей расположены рядами на черных стенах, поставленных очень близко друг к другу (пространственное решение – дизайнер Кристина Китта и архитектор Франк Штайнерт). Проходы между стенами замурованы по крайней мере до ваших колен. Возможно, можно было бы пройти между этими стенами на коленях, хоть вряд ли устроители выставки ожидают такого жеста. На некоторые фотографии можно посмотреть наискосок – хорошо видны по две семьи с краю, однако невозможно увидеть, чьи фотографии расположены посередине. Погибшие люди смотрят друг на друга. Странный и многозначительный жест, поставивший вопрос о природе массового поминовения, о том, может ли материал, когда-то собранный для того, чтобы объяснить и оправдать истребление – быть предметом разглядывания посетителя музея…
Историки расходятся в оценке, какое реальное значение имела наука, обслуживающая, например, расовые теории. Одни считают, что «и без нее все произошло бы так, как произошло». Кураторы «Холодного взгляда» противопоставляют себя этой точке зрения. От их имени Гётц Али пишет в буклете: «Тогда, как и сегодня, ученые-социологи легитимизируют и оправдывают политические действия. Они облачают расистскую ненависть, злобу, пропаганду и ложь в одеяние объективности, рациональности и разумной необходимости. … Мы, кураторы этой выставки, видим в такого рода исследованиях, которым оказывалось предпочтение не только во время национального социализм, пример „предубеждения под видом науки“».
Вслед за Гётцем Али хочется сказать: все это не могло быть иначе в годы нацизма, потому что мы знаем, как это происходит сейчас! Страшное сравнение, потому что оно, конечно, работает и в обратную сторону.